Она шептала все тише, я наклонялся все ниже к ее уху.
— Он все и сделал, Харитин-то, он всё уладил… — заключила Софья. — Ольга — та упрямая оказалась, отбивалась, Харитин потерял браслет. Возвращался потом в пещеру, браслета не было… Кто забрал его? Ваш Серега? Его поблизости видели… Харитин хотел убить и его, да я не позволила. Видите, Трофим Васильевич, я все же добрая…
Она помолчала, облизала губы. Я увидел, что у нее живой лицо сделалось как у трупа, зубы выступили вперед, а глаза провалились.
— Теперь уходите, Трофим Васильевич, — шепотом приказала Софья. — И Витольда заберите, не надо мне его. Солнце восходит.
Она зевнула, словно готовилась спать.
— Харитина… не обижайте…
Я собрался с силами и поцеловал ее в лоб. Она не пошевелилась, ничего не сказала, только уголок ее рта чуть приподнялся.
Витольд отошел от окна.
— Браслет не забудьте, Трофим Васильевич, — будничным тоном произнес он.
Я забрал браслет, и мы вышли из комнаты, оставив дверь открытой.
За ночь выпало много снега. Серое небо сделалось жемчужным, набухло светом. Наступала последняя неделя перед Рождеством.
* * *
Софью похоронили по церковному обряду, но не в Лембасово, а за сорок верст, в Агафьино. Распоряжаться похоронами пришлось мне — так было указано в завещании, которое она оставила. Я больше ничему не удивлялся. Наверняка Софья все распланировала заранее и уж конечно догадалась, что я приеду выслушивать ее исповедь.
Народу в Агафьинской церкви было совсем немного — несколько прихожан, оставшихся после службы, я с Витольдом и Макриной да еще почему-то Лисистратов. Лисистратов все время плакал и под конец совершенно превратился в квашню, но потом зашел в одну маленькую распивочную и возвратился гораздо более бодрый.
Макрина не ушла из церкви и после выноса гроба, все ходила по святым, ставила свечки и со всхлипами прикладывалась. Я заплатил могильщикам, гроб закопали на местном кладбище, потом отметили могилу деревянным крестом. Витольд заметно скучал, однако оставлять меня без присмотра не хотел, таскался следом и помалкивал. Лисистратов сказал над свежей могилой прочувствованную речь, но его никто не поддержал, и скоро он удалился.
— Интересно, где сейчас Харитин? — задумчиво проговорил Витольд, когда мы с ним шли к электромобилю.
По дороге с кладбища я хотел забрать Макрину, поэтому мы опять заехали в Агафьино. Макрина сидела возле церкви на деревянной скамеечке и беседовала с церковным сторожем. Тот был одет засаленно и имел благостный, улыбчивый вид, а говорил неспешно, то и дело оглаживая двумя пальцами губы в бороде.
Завидев меня, Макрина встала, поклонилась сторожу и смиренно посеменила в сторону электромобиля.
— Спасибо, что не бросили меня, вдову, здесь, за сорок верст от родимого крова, — молвила Макрина и опять поклонилась, теперь уже электромобилю.
— Макрина! — строго сказал я, выглядывая из окошка. — Перестаньте точить елей. Конечно, я за вами заехал, мы ведь договаривались… И при чем тут «вдова»? По-вашему, если вы вдова, так у вас какие-то особые привилегии? Это ведь муж у вас помер, а не вы.
Макрина, придя в себя и утратив большую часть благообразности, деловито полезла в электромобиль. Дверца закрылась, мы тронулись с места.
— Кому, интересно, она завещала «Родники»? — спросил, глядя на дорогу, Витольд. — Неужели Харитину?
— Нет, — ответил я.
Он покосился в мою сторону.
— Вы видели завещание?
— Только ту часть, которая касалась моей роли на похоронах… Официально оно будет опубликовано завтра. Но Харитину она ничего не оставила. Готов поспорить.
Я оказался прав. Софья завещала «Родники» детям Михаила Аркадьевича Вельяминова, сыну и дочери в равных долях. Завещание было неожиданным, но на сей раз никто из оставшихся Мышецких не сделал даже слабой попытки его оспорить. Во вступительной части Софья прямо говорила, что в годы молодости своей любила Михаила Аркадьевича; она надеется, что семейство полковника Вельяминова простит умирающей старухе ее воспоминания, которые она забирает с собой в могилу.
Жена Вельяминова, с которой все мы познакомились по приезде полковника с семейством в Лембасово, оказалась довольно милой миниатюрной женщиной. Она горела, как тихая свечка, ровным огоньком, целиком поглощенная мощным светом, исходившим от ее божества — самого Вельяминова, рослого, с мощным красным загривком, с веселыми, широко расставленными глазами и нечеловечески прекрасными усами. Она была сильно удивлена признанием Софьи — и приятно, и неприятно в одно и то же время. Однако присущее этой даме здравомыслие заставило ее смириться с давним романом мужа и принять дар умершей его возлюбленной, если не ради себя, то ради детей.
Читать дальше