Камли Брайт - Талисман мага

Ральф схватился за голову: Нечистый спешил — не станут ждать и десантники, — поэтому решать нужно было сейчас, сразу. Разумеется, аргументы Дэвида разведчика не убедили, и он не собирался сдаваться, хотя каратели, конечно, были довольно опасны. Ральфа волновало другое. Несмотря на то, что Нечистый должен остаться только один, любой из победивших (неважно, Дэвид или кто-то другой), едва избавившись от конкурентов, вероятно, тут же захочет вновь себя обессмертить и обязательно «отложит» с пяток молоденьких «нечистых». Так не легче ли помочь сейчас Дэвиду, а потом постараться побольше о них разузнать?

— Я знаю, тебе сейчас больно, но потом, когда тебя просто выживут, будет больнее — гораздо бо… — Тело Нечистого будто скрутило судорогой, и он, не удержавшись, застонал. — Все, Михаэль, больше не могу. — Дэвид не притворялся, его глаза — когда он снова открыл их — выглядели тусклыми и безжизненными.

— Сдаюсь, — наконец решился разведчик, и опять невольно сравнил себя с Тэном — как и юноша тогда. Ральф собирался рискнуть в надежде на то, что со временем может случиться всякое. — Только с одним условием: первым должен стать темный брат с Мануна.

— Страхуешься? — через силу улыбнулся Нечистый. — Думаешь, когда я избавлюсь от тех, что находятся далеко, ты мне больше не понадобишься?

— Именно.

— Ладно, понимай как знаешь, только сейчас… — Дэвид прикусил и так уже совершенно искусанную нижнюю губу.

— Что я должен делать?

— Ничего. Просто не сопротивляйся.

Лестница была необыкновенно старая — деревянная, со скрипучими рассохшимися ступенями, поэтому, несмотря на все старания Амалии, половицы отзывались чуть не на каждый шаг, заставляя женщину непроизвольно вздрагивать. Что поделаешь — привычка! Сколько раз юная Амалия кралась по этой самой лестнице, чтобы потихоньку взять книги, которые ей тогда запрещал читать отец. Теперь бояться, конечно, было нечего, но привычка оставалась привычкой. Как только Амалия рассталась с мужем и переехала к отцу, само собой начало всплывать в памяти то, о чем она не вспоминала все эти шестнадцать лет.

Кстати, книги, которые Амалия тайком выносила из библиотеки, ей большей частью не нравились, и читала она их, скорее, из принципа. Отец был совершенно прав. Впрочем, он был прав всегда — так, по крайней мере, казалось Амалии. До тех пор, пока она случайно не обнаружила у себя телепатических способностей. Тогда уже в первый их контакт выяснилось, что Координатор на самом деле не совсем такой, каким дочь его знала и любила.

Нет, любить отца Амалия продолжала по-прежнему: на то и любовь, чтобы принимать человека таким, каков он есть. А вот что касается восхищения… Привычный еще с детства образ постепенно стал точно мельчать. Или это она, Амалия, наконец-то повзрослела. Отец так старательно оберегал ее от трудностей, все считал своей маленькой девочкой — несмотря на ее тридцать семь и на то, что она уже давно сама стала матерью. А потом в один прекрасный день появился Михаэль, и «девочка» превратилась в женщину. И Координатор его возненавидел… Да, отец, определенно, Михаэля ненавидел: а иначе чем объяснить явное нежелание вступиться? Координатор словно был доволен тем, что на разведчика брошена тень. Как будто для Амалии это имело какое-то значение…

Смешно, нелепо: сравнивать ее любовь к Михаэлю с любовью к отцу — все равно, что сравнивать свет и звук! Хотя… Раньше, например, Амалия всегда морщилась, если ей попадалось в книгах выражение «мой мужчина», считая его фальшивым и безвкусным. До тех пор, пока не осознала простой истины: у нее никогда не было «своего мужчины», а значит и не удалась личная жизнь (чего никак не скажешь о семейной) — ее Амалии заменяли длинные задушевные разговоры с отцом, единственным мужчиной, который все понимал…

Женщина подошла к полке, собираясь поставить на место прочитанную книгу, но остановилась буквально на полдвижении. Книга была копией одной из тех — древних, — что случайно захватили с собой, убегая с континента, далекие предки. Или, наоборот, не случайно, а как память о прежней жизни… Амалия попыталась представить себе эту абсолютно незнакомую и непонятную ей жизнь и подумала, как, наверное, мучительно было для людей, переживших катастрофу, осознать вдруг, что все кончилось и уже ничего невозможно вернуть. Что уже никогда никто из них не сможет купить билет на самолет и полететь — слова «купить», «билет» и «самолет» звучали для Амалии ужасно непривычно, почти дико — и полететь, скажем, из Франции в Италию или в Нидерланды, или в Канду…