Дэйв Дункан - Меченые Проклятием

Лиам облизал костяшки пальцев.

— Я мог бы приказать, чтобы его забили насмерть, сама понимаешь. Но не хочу портить добрую славу гостиницы, расправляясь с постояльцами, хотя и придется, если ты будешь и дальше упрямиться. Ты дашь мне ответ, иначе мои ребята примутся за твою прислугу. Решай!

На галерее захлопали двери — постояльцы укрывались в своих комнатах. Гвин посмотрела через двор, туда, где волки оттесняли овец в угол. Угол, залитый солнцем. Его лучи заиграли в волосах Ниад.

Этого просто не могло быть! Ее слуг избивают среди бела дня в ее собственном доме — даже убивают или насилуют у нее на глазах? А среди них — ивилгратка. Что, если Ниад нанесет ответный удар и Лиам с его приспешниками все заболеют еще до заката? Даже если ополоумевшая толпа и не сожжет гостиницу, штрафы за укрытие меченого разденут ее донага.

Она облизнула губы.

— Твоя взяла.

Лиам Гуршит взял ее руку и поднес к губам.

— Мудрое решение, невестушка! Я прикажу, чтобы глашатай оповестил город о помолвке. Коло скоро навестит тебя. Поговорить о свадьбе... и узнать тебя поближе, я думаю. Идемте, ребята!

Он сделал знак остальным своим громилам и пошел к двери.

Свадьба с Коло Гуршитом? Сколько понадобится времени, чтобы он допился до смерти? И какими болезнями он ее заразит?

Тибал поднялся на ноги, прижимая ладонь к правому глазу.

— Какой приятный человек!

Преодолевая дрожь, Гвин подошла к нему и отвела его руку. Какой же у него засветится фонарь!

— Пустяки! — Он улыбался.

— Сейчас принесу сырого мяса. (Что, если слуги теперь все разбегутся?) Мне так жаль, что из-за меня ты...

Тибал засмеялся.

Гвин с тревогой посмотрела на него. Он засмеялся еще громче, потом обхватил ее за плечи и крепко обнял.

— Ах, Гвин Солит! Не надо тревожиться! Лиам-садж понятия не имеет... Завтра будет чу-дес-ней-ший день!

В свое время Гром был быстрым конем, да и сейчас оставался сильным и выносливым, но мягкостью движений он никогда не отличался. Теперь каждый удар его копыт о землю отдавался в челюсти всадника невыносимой болью. Булрион одной рукой цеплялся за луку седла, не зная, сколько еще он сумеет вытерпеть, прежде чем потеряет сознание. Когда это случится, его спутники отвезут его назад домой или на ближайшую ферму. А тогда — конец.

Плащ бился и хлопал на ветру, Булрион обливался потом, содрогался от холода и терпел, терпел... Он не сворачивал с большой дороги, так что проезжал через все соседние селения, но никогда не придерживал коня и только дружески взмахивал рукой. Его спутники выкрикивали слова приветствия и продолжали скакать за ним. Конечно, соседи дивятся, почему Тарны против обыкновения не остановились поговорить о том о сем. Ему полагалось бы остановиться. Ему полагалось бы пригласить их отправиться с ним в город, как обычно делали Тарны, а теперь было бы и настоящей услугой — про бродящих в округе разбойников ведь слышали все. Ему следовало бы набирать людей, отсылать их к Бранкиону для постройки крепостцы. Но он не хотел, чтобы его видели больным. Осторожность ли это, или просто глупое стариковское тщеславие?

Его мучили неожиданные обрывки воспоминаний. На ум ему все время приходила Надим, и он воображал, что она сказала бы ему. «Старый дурень!» скорее всего. Высокая, широкоплечая Надим — сильная женщина и радость в постели. Семерых сыновей и четырех дочерей подарила она ему. Ордим была красивее, но не такой надежной. Она так и не смогла стать хозяйкой клана, какой была Надим в последние свои годы, и страшилась родов. Ордим занималась любовью с неохотой, даже когда уже понесла, будто заранее знала, какую участь ей уготовили Судьбы. Трех сыновей и двух дочерей — вот и все до неудачного выкидыша. Что ж, рожать было долгом и предназначением женщин. Нимим Могиона за двадцать лет родила четырнадцать и вырастила десятерых из них.

Еще несколько лет назад Булрион серьезно подумывал о третьей жене. Он все еще был сильным мужчиной и мог бы зачать для долины не одного Тарна. И зачнет, если сладит с этим зубом. А решать, как всегда, Судьбам. Жаловаться он не станет. Другие народы тщатся подкупать своих богов. Зарданцы же всегда принимали ниспосылаемое им — и хорошее, и дурное. А ему было даровано больше, чем большинству мужчин. Шестнадцать детей, и четырнадцать живы-здоровы. Это большая милость.

Поуль поднялась выше, выпивая росу, задергивая холмы волнами жаркого марева. В голубизне плавали ястребы, иногда камнем падая на луг, чтобы вонзить когти в добычу. Поуль приносила жизнь, а также смерть.