Михаил Гуськов - Дочка людоеда, или Приключения Недобежкина [Книга 2]

— Во, гад! Приклеил ты его, что ли, к полу? Ну-ка, дай другой.

Фонарь, который был в полтора раза выше и вшестеро мощнее Шнифта, схватился за второй туфель, пытаясь оторвать его от пола, но тут произошло что-то странное — подошва словно приросла к цементной поверхности.

Фонарь оглядел камеру и, встретившись взглядом с глазами молчаливо сидевшей в дальнем углу троицы с равнодушно-зловещими лицами, обратился не то к ним, не то ко всем остальным:

— Братва! Мы с ним по-хорошему, как с порядочным, а он издевается над нами. Да я тебе ногу с корнем вырву! — крикнул верзила Недобежкину.

Фонарь присел, схватился яростно обеими руками за туфель и на три сантиметра оторвал его от пола. После чего Недобежкин, не торопясь, встал с табурета и прижал его пальцы к цементу.

Фонарь рванулся, но не смог выдернуть пальцы из-под подошвы. Он ревел, как бык, матерился, краснел от натуги, но пальцы были зажаты, как железным прессом, тощей ногой новичка. Наконец новичок приподнял ногу и, брезгливо упершись носком в грудь Фонарю, отпихнул его от себя. После чего снял предметы раздора и протянул их Шнифту.

— У тебя подушка есть?

— Есть! — отчего-то послушно отозвался Шнифт, подхватив чудо сапожно-ювелирного искусства.

— А чистый платок?

— Найду. Эй, Академик, дай-ка свой платок, — обратился обладатель стеклянных глаз к интеллигентного вида арестанту. Тот протянул ему платок.

— Накрой подушку чистым платком, а сверху поставь туфли, только запомни: если еще раз назовешь их «щипчиками», то твой друг Фонарь, когда немного подлечит руки и сделает маникюр, по моей просьбе язык у тебя вырвет через… — Недобежкин в фразе сделал паузу, обдумывая, через какое место лучше произвести намеченную операцию.

Тут двое или трое особо нервных заключенных разом бросились к Недобежкину, увлекая за собой всех обитателей камеры. Но фраер, как его называл Шнифт, что-то сделал резкое руками и ногами, и нервные арестанты, икая и вскрикивая, отлетели от новичка, падая на нары и на пол. После чего он вежливо попросил Шнифта:

— Я пойду прилягу. Ты уж, во-первых, постарайся, чтобы меня не будили — это раз, а во-вторых, смотри, чтобы «щипчики» руками не хватали, издали пусть любуются — это два, а три — это чтобы Фонарь тебе помогал вахту нести, если ты устанешь.

Недобежкин, вопреки всем правилам тюремного распорядка, запрещающим послеобеденный сон, улегся на верхние нары в углу, рядом с решеткой, заняв, по-видимому, чье-то привилегированнейшее место и уснул. Проснувшись часа через полтора, он недоуменным взором окинул камеру, потом, взглянув в стеклянные глаза одного из арестантов, свесил ноги с нар.

— Милок! — обратился он к Шнифту. — Подай-ка, пожалуйста, мои шлепанцы.

Шнифт поднес аспиранту туфли на подушечке и, недовольно сверкнув глазным стеклом, поинтересовался:

— Надеть, что ли, Ваше сиятельство?

— Если тебя это не очень затруднит, будь добр, поставь их на пол.

Недобежкин встал, надел туфли, потопал каблуками и обратился к Фонарю:

— Где у вас туалет?

Арестанты оживились.

— Где у нас Прасковья Ивановна! — заорал веселый Шнифт, — Подать сюда Прасковью Ивановну!

— Туалет! Ишь ты, чего захотел?

— Ну, фраерюга.

— Братва, да он псих контуженный.

— Вот наш туалет! — указал Шнифт из-за спины Фонаря на обшарпанный фарфоровый унитаз в углу возле двери, на котором сидел, хлопая глазами, толстый арестант, похожий на Швейка. И точно, кличка ему была Швейк.

— Швейк, покажи гостю, как пользоваться Прасковьей Ивановной.

— Вот сюда вставляете заднюю часть по большой нужде, только смотрите, чтоб ее по дороге не оприходовали наши петухи, а по маленькой — можно и вдвоем, и втроем иметь нашу Парашу.

Недобежкину было интересно наблюдать оживление, которое он внес в арестантскую жизнь. Сам себе он казался дрессировщиком, попавшим в клетку к самым свирепым хищникам. Кнутик у него был на запястье, а оловянное колечко на пальце, поэтому он продолжил игру.

— Фонарь! Надеюсь, я не ошибся, кажется, так вас величают. Вы бы соорудили ширму, пока я буду отправлять естественную потребность, а Шнифт вам поможет с другой стороны.

У дородного арестанта аж перехватило дыхание от такой наглости. Проглотив комок в горле, он выдохнул:

— Никогда Фонарь не был шестеркой, чтоб возле параши прислуживать.

— Значит, вы отказываетесь. Может, и вы, Шнифт, не пожелаете оказать благородную услугу благородному человеку? Значит, я могу и сам вам в дальнейшем не оказывать своего покровительства?