Алексей Ворон: Время волков

Черный, скользкий туннель засасывал меня, и я, проваливаясь в него, иногда касался его склизких стен, проносящихся мимо меня с неимоверной скоростью. И тогда я испытывал странную смесь страха падения и восторженности полета. В какой-то момент я понял, что принял обличье птицы. Боковым зрением я видел черные перья своих крыльев. Но падение продолжалось. Я попытался взмахнуть крыльями, чтобы остановить падение, но плечо рвануло пронзительной болью.

Небытие растворилось в пламени погребального костра. Бездумность и незрячесть сменились странными и ужасающими картинами. Они всплывали в памяти, медленно кружили вокруг меня, захватывали в свой вихрь, и я не мог понять, вижу ли прерывистый лихорадочный сон больного разума или это реальные воспоминания. Но если это и были воспоминания, то полностью восстановить я их не мог, моя память воспроизводила лишь отдельные последовательные картины, все же остальные события покоились в непроглядной тьме черного туннеля.

В одной из этих картин я мчался верхом на угасе вслед уходящему римскому войску, оставив позади верных друзей и траурные костры. Угас, мой бескрылый дракон, не управляемый наездником, сам выбирал дорогу и направление. Меч Орну в моих руках звенел и пел; «Месть! Кровь! Смерть ненавистным римлянам, ненавистным, ненавистным!»

В этой картине меня поразило даже не то, что я держал в руках чужой меч, а та ненависть, что разрывала на части мою плоть, одержимую жаждой мести и крови. Такого дикого, безумного чувства я не испытывал никогда прежде. Я помню страшную, почти невыносимую ненависть ко всему живому, к гадким теплым телам, мельтешащим у меня перед глазами. Слабые, жалкие людишки, мелкий народец, который склонился ниц перед великим кельтским войском, теперь осмелился подняться из грязи. Рим, словно змея, смог нанести нам самую страшную и болезненную рану, какую только может получить племя: Рим убил Бренна, моего вождя.

В другой картине промелькнул передо мной мальчишка. Он вынырнул откуда-то, посмотрел на меня округлившимися от ужаса глазами и юркнул в сторону за мгновение до того, как угас должен был затоптать его.

Следующее видение — самое страшное. В нем я врываюсь в ряды римлян, круша и разрубая все вокруг себя. Мне удалось пробиться довольно далеко в глубь войска, прежде чем я почувствовал сопротивление ошарашенных врагов. Я, Меч Орну и мой угас, — каждый из нас убивал, каждый из нас мстил. Мы, трое, существовали отдельно друг от друга, каждый сам по себе, но все же имели общую цель — мы мстили за смерть нашего вождя Бренна. Воспоминания мои об этой битве смутны и расплывчаты. Кажется, я спешился, наверное, наполовину преобразился в волка. В этом видении я — чудовище, раздирающее врагов своими клыками и когтями. Меч Орну — мстительная молния разгневанных кельтских богов, угас Мохх — ужасный представитель вымирающих драконоконей, устроивший себе небывалую пирушку посреди сечи.

Потом темный разрыв, отдельные видения — улицы разрушенного Рима, обугленные руины, перекошенные ужасом лица людей, их предсмертные крики, окровавленные тела. И еще — пыльные серые дороги, по которым я бреду, волоча по земле Меч, а понурый угас плетется сзади, жалобно сопя. И нам троим: мне. Мечу и угасу — одинаково плохо и одиноко, мы голодные, усталые, больные.

Сознание медленно выползало из плена черного туннеля. Сначала я уловил запах, первыми всегда приходят запахи. Острый запах морской воды, свежего ветра, мокрого просмоленного дерева, человеческого пота, и множество других подозрительных, незнакомых ароматов.

Голой спиной я ощутил мокрые, неошкуренные доски, и тут же подступила тошнота — пол подо мной качался. Я понял, что нахожусь на корабле. От одной этой мысли содержимое моего желудка с хлюпаньем вырвалось наружу. Тут же я услышал возмущенные и насмешливые голоса и открыл глаза.

Я опять был на корабле, самом неприютном для волка месте. Второй приступ тошноты не заставил себя долго ждать. Тело мое раздирала боль, внутренности рвались наружу, в голове мутилось. Надо мной склонился человек. Но в глазах у меня все плыло, и я не мог как следует рассмотреть его. К тому же солнце было у него за головой, слепило меня, и он казался мне лишь черным силуэтом на фоне ослепительно голубого неба. От незнакомца пахло мускатом, морем и ароматами каких-то приправ, неизвестных мне.

«Я тебя съем», — мысленно сказал я ему, сил говорить вслух у меня не было.

«Дурак ты, хоть и волк», — прозвучал в моей голове насмешливый голос незнакомца.