Елена Голуб - Алые нити прошлого

Но опять же, если он будет держать её у себя слишком долго — Совет может подумать что-то нехорошее, а ему это было ненужно. Подумав об этом, он невольно передёрнулся от отвращения. «Эти старые колдобины думают, что я предаюсь с НИМИ разврату! Ха, что ж, это ещё раз доказывает, что им совершенно не нужна возможность познания, в отличие от юных служек, услаждающих их дряблые тела. Моё дело — поиск абсолютного совершенства, а им плевать — подавай ещё одну казнь, и дело с концом! Когда я по праву заберу себе то, что сокрыто, и покажу, что Человек Божий также волен управлять этим, как и сторонники Нечистого (при этом он трижды сплюнул на каменный ледяной пол), тогда все, все они будут ползать у меня в ногах, корчась от страха и моля, чтобы я занял место Верховного Инквизитора. И я его, естественно, займу (он облизнул губы). Вот тогда можно будет по-настоящему говорить о Всемирном Очищении»… Ключи всё ещё позвякивали в его нервных пальцах, когда он, наконец, дошёл до нужной ему камеры. Всего одиночных камер в его подземелье было шесть, и все они были довольно большими. Но для этой особы он отвёл самую последнюю, шестую камеру, которую про себя гордо именовал «королевской». Высокие двойные двери, достигавшие в высоту около восьми метров, были целиком обиты двухслойным листовым железом, которое полностью «парализовало» всякую колдовскую активность — многие из тех, кого захватил Мануэль, пытались заклятиями и ментальной энергией выбраться наружу, но чистое железо «начисто» рушило их планы. В самой середине конструкции был врезан замок, точно подогнанный под рост священника, так что он в любой момент мог беспрепятственно и за доли секунды открыть и закрыть его. Сам механизм был выполнен в виде массивного, посеребрённого распятия, концы которого со всех четырёх сторон плавно сливались со швами железных дверей. Квадратная замочная скважина, приходящаяся Мануэлю точно напротив запястий, была глубокой и тёмной, и, казалось, с нетерпением ждала, когда в неё погрузится длинный и прямой, четырёхгранный ключ. Само это место было предназначено для по-настоящему «особенных» гостей — именно поэтому Мануэль, как только мог, «вытягивал» деньги на его строительство. «Для того, кто наделён нечеловеческой властью, условия содержания должны быть уважительными. И исключительно из уважения к его Силе — охрана его должна быть столь же сверхчеловеческой». Это он говорил тогда — перед Советом, зная, что столь тяжкая для него затрата, для них — не более, чем чихание ребёнка. Но теперь, когда ему действительно было, что охранять на столь высоком уровне — он сам трепетал от непомерного страха перед неизведанным и могущественным.

Глубоко дыша, отец Диего Хорхе Мануэль остановился перед обозначенной камерой. Когда он перебирал связку в поисках нужного ключа, руки его не слушались, но, наконец, он успокоился, и — отыскав необходимый предмет, медленно вставил его в замочную скважину. Начал проворачивать. Звук щелчков гулким эхом распространился по всему подземелью и затих только тогда, когда губы священника остановились, сложившись в серию тихих звуков, обозначавшую цифру «семь»…

— Мне очень жаль, Минни. Ты знаешь, если бы можно было поступить иначе, но…

— Всё нормально, Маршалл. Порядок есть порядок, да и потом, надо же мне было когда-нибудь взять отпуск. Жаль только, что он — бессрочный…

Минни Кроу в последний раз посмотрела на бывшие когда-то своими значок и именной пистолет. Ей нравилось работать в полиции, пусть и всего лишь в звании инспектора по делам несовершеннолетних. С подростками проблем было не меньше, но и порой гораздо больше, чем со взрослыми преступниками. И некоторые из них являлись далеко не «дурацкими шалостями». Минни даже пару раз побывала в перестрелке — среди неблагополучных, «чёрных» кварталов города, где для малолетнего преступника в порядке вещей было иметь при себе оружие. Причём посерьёзнее шокера. Когда её и, теперь уже бывшего, напарника — Сэма Маршалла обстреляли из огромного чёрного внедорожника, они даже не могли предположить в первые секунды, что за рулём и внутри кузова — дети. Всем им было от силы семнадцать — восемнадцать лет. А самому старшему в банде — всего двадцать один. Он единственный, кто был совершеннолетним и поэтому получил серьёзный срок. Пять лет за нападение на полицейских, а в двадцать шесть он выйдет с уже сложившимся «криминальным» мировоззрением, в котором просто не будет места для порядочного, законопослушного препровождения времени.

Читать дальше