Виктор Исьемини - Дыхание осени

Рисп верхом на коне и с заготовленной улыбочкой на лукавой харе стоял первым, за ним — растянувшаяся от ворот к графскому отелю толпа.

Брат маршал, возглавлявший колонну, смерил хитреца тяжелым взглядом и промолчал, он сам пока не понял, нравится ли ему такое усердие прощелыги. Зато Глоада заинтересовалась. Высунулась из возка едва не по пояс и уставилась на аднорцев. Те ежились под пристальным взглядом болотницы и втягивали головы в плечи, смелые опускали глаза, робкие прятались за букетами.

— Цветочки! — каркнула принцесса. — Цветочечки! Мерзкие твореньица Гунгиллы! Что за пакость, а! Эй, вы, ленивые уроды! Завтра все соберетесь на площади перед графским отелем, слышали? Рисп, ты слышал? Соберетесь, чтоб я вас из окна всех видела, мерзавцы! Да не с цветами, тьфу! Пусть у каждого в лапах будет по лягушке. А ты не скалься, Рисп, тебе рано скалиться. Ты пройдешь с солдатами по городу и всех, кто не принесет мне лягушку на площадь — всех убьешь, понял? Вот тогда и повеселишься, а сейчас спрячь зубы. Поехали, милый! Цветочки у них…

— Как прикажете, моя прекрасная госпожа, — согласился Рисп. — А сейчас прошу к столу! По этой улице! Я следую за вами.

Кевгар велел солдатам располагаться на поле перед воротами. Потом они двинулись мимо вереницы горожан, которые еще не слышали, что было сказано за воротами, и покорно махали букетами. Улочки были тесные, и аднорцы вжимались в стены, чтобы оказаться подальше от сердитой Глоады, которая пялилась из темного чрева возка и бормотала проклятия — негромко, но кто стоял рядом, отлично слышали.

На центральной улице, где ширина позволяла, Кевгар поравнялся с повозкой.

— Тебе не нравятся цветы, жизнь моя?

— Они лгут!

— Лгут?

— Ну да! Ты просто не понимаешь, потому что привык. Ты жил в краю, созданном Гилфингом, верно? А вот у нас на болотах нет таких красок, у нас все серое… Серое небо, серые деревья, серая земля, серые звери… Люди тоже серые, но я не о них… хотя и о людях тоже… Ты видел мухоморы? Они яркие! Мухоморы — самая яркая штука в Болотном краю! Потому что мухомор предупреждает: я отрава. Если змея ядовитая, она непременно украшена яркими пятнами. Ты видел, как малыш Дрендарг раздувает шею перед боем? Он предупреждает: я отрава. У него ядовитые зубы. Он создан Гангмаром, не Гилфингом Светлым, и он честен. Он ядовит и предупреждает тебя об опасности. Да ведь и с людьми тоже самое! Дружки моего сволочного братца с ног до головы увешаны яркими побрякушками, пестрыми ленточками и всякой мишурой. Если я вижу в Болотном Краю пестро наряженного молодчика, то могу быть уверена: он смертельно опасен, как ядовитая жаба, на спине которой яркие блестящие бородавки. Они такие красивые, их можно принять за самоцветы… а здесь красивые цветы — безобидные, мягкие, хрупкие! Какая ложь…

Вдохновенную речь девушки прервал пронзительный вопль:

— Будьте вы прокляты, гангмарово семя! Будьте вы прокляты! Будьте вы прокляты трижды по тридцать раз!

Орал священник. Святому отцу давно опротивело служение под властью тех, кого он считал исчадиями Гангмарова Проклятия, он с ненавистью подчинялся и читал псалмы во здравие Кевгара и Глоады — злобных нечестивцев. Подчинялся и копил злобу. Чем дальше, тем хуже. Разбойного вида солдаты из Ренприста, составлявшие гарнизон Аднора, ходили по городу, глядели хозяевами и своевольничали. Священник распалялся злобой, но сдерживался — ему было так же страшно, как и остальным… однако чем дальше, тем сильней крепла в нем уверенность: он сумеет вознести слово протеста, сумеет призвать паству к сопротивлению Злу, покажет личный пример.

Этот святой отец уже заранее примерял венец мученика и ждал лишь возвращения тиранов в Аднор, чтобы принять свою участь. Можно было бы и раньше, но какой толк в том, чтоб тебя побила пьяная солдатня? Кто заметит, кто оценит сей подвиг смирения? Священник уже пробовал, отказывался молится во здравие нечестивцев — но дело окончилось тем, что его сбили с ног ударом кулака и немножко попинали тяжелыми сапогами. Били умеренно, ничего не повредили, но поиздевались всласть, да и ухо до сих пор побаливало после соприкосновения с солдатским кулаком. И пуще боли мучило унижение — прихожане видели расправу и помалкивали, не хотели оказаться побитыми так же, как их пастырь. Совсем иное — бросить гневную проповедь в лицо тиранам. Словом священник ждал своего часа и вот — дождался!

— Мерзкие твари, выползшие на гилфингов берег из болота, грязные змеи! Вы не властны над душой праведного человека! — надрывался поп, и страх перед неминуемой расправой придавал ему усердия.