Friyana - По другую сторону надежды

* * *

От однообразной позы почему-то все время затекала шея. Шевелиться не хотелось совершенно — время от времени Гарри все же совершал вялые попытки передвинуться, но тело сопротивлялось, почти сразу же возвращаясь обратно.

К холодному, как лед, безжизненному плечу Драко.

Лежать, прижавшись к нему щекой, положив ладонь на неподвижную грудь, лежать, закрывшись с головой одеялом, уже который день, почти не поддаваясь на жалобные уговоры Луны и сдержанные угрозы Панси — Гарри и сам толком не мог объяснить — даже себе — какой в этом смысл. Малфой не подавал признаков жизни больше недели, и его слабые выдохи, которые все же удавалось почувствовать раз в несколько минут, были той последней ниточкой, за которую цеплялся Гарри.

Почему-то упорно хотелось думать, что, держа Драко в объятиях, он не позволяет ему уйти. Уйти — окончательно.

Что бы ни случилось, что бы ни привело Малфоя — к этому, что бы ни происходило с ним сейчас, Гарри твердо знал только одно — ни черта они, все трое, не понимают, что бы там ни кричали девочки и о чем бы ни твердили его собственные скомканные ощущения.

И что бы ни утверждала все это время Панси — которая первым делом, увидев, что происходит с Драко, рванулась к связующему амулету — впрочем, она и так держала его в руках. После чего, с удивлением констатировав, что Малфой жив, успокоилась и с завидным самообладанием заявила, что он «отлежится».

Пожалуй, это был второй раз в жизни — и за прошедшие сутки — когда Гарри отчетливо захотелось ударить ее. Сдержаться удалось, лишь до ломоты в челюстях стиснув зубы и вцепившись в плечи мгновенно рванувшейся к нему, намертво повисшей на шее и умоляющей обоих не ссориться Луны. И повторяя себе слова Малфоя — она просто так мыслит, Поттер. Ей так удобнее. Она не назло… она просто по-другому не может. Она — такая.

Успокоили в итоге, наверное, даже не сами слова, а проговаривающий их, звучащий в голове мягкий голос Драко. Его насмешливо-протяжные интонации, и едва ощутимые искорки тепла в них — они всегда были там, всегда, даже когда он не улыбался, даже когда не получалось договориться о чем-то важном и они начинали препираться и давить друг на друга, что случалось уж и вовсе нечасто…

Думать о Драко было невыносимо, не думать о нем не получалось вообще. Гарри проклял все на свете и сам себя в первую голову, лежа рядом с холодным, бесчувственным телом, уткнувшись в него носом и сжимая в объятиях. Он понимал, что должен был пойти к Снейпу — но, наверное, оставлять Малфоя было тоже неправильно. Как можно было не понять, не заметить, что тот едва балансирует на грани, не узнать безжизненную, засасывающе тусклую пустоту на дне его глаз — что-то подобное появлялось в них и раньше, после их первой вылазки в Малфой-Менор, после памятной битвы в бывшем здании Министерства Магии. После возвращения Гарри — ранней весной, под проливным дождем — когда он нашел бледную тень своей любви на террасе поместья.

Что-то, что однозначно утверждало — Драко выложился сильнее, чем мог позволить себе, не расплачиваясь чувствами и рассудком.

Гарри не знал, изменило ли бы что-нибудь его присутствие, не знал, мог ли помочь Малфою сразу — или удержать его в этом мире стало невозможно, когда он только переместился в сырой мрак ирландских прибрежных пещер. Он знал только, что не позволит никому — вообще никому — заставить его оторваться от Драко, пока его выдохи можно почувствовать хотя бы раз в несколько минут.

И неважно, что пульс не прощупывается уже давно — Малфой жив, потому что он дышит. В конце концов, пульс может попросту быть слишком слабым, чтобы удавалось его ощутить. И то, что никак не получалось отогреть дыханием ледяную кожу, всего лишь напоминало Гарри — Драко всегда замерзал, когда меня не было рядом. Когда он слишком выматывался, сдаваясь и позволяя его чертову вихрю запускать в него свои щупальца, вымораживая все, превращая глаза в застывшие осколками льдинки.

Он очнется. Однажды я проснусь среди ночи — и увижу, как трепещут его ресницы, и буду пялиться, как идиот, пока он не повернет голову и не посмотрит на меня, и тогда я увижу, что в его взгляде больше не осталось холода. И он улыбнется мне — так, как умеет один он, и шепнет — Поттер, ты почему не спишь? Ночь на дворе… А я вцеплюсь в него и буду целовать его руки, плечи, виски, пока он не отогреется, пока лед не исчезнет — весь, и буду остаток жизни сам холодеть в страшных снах, просыпаясь от мысли, что он мог не вернуться ко мне.