Дмитрий Гаврилов: Великий и Ужасный, или Планета Гудвин

Хронолёт недавно смазывали, и мне посчастливилось быстро, а главное, почти бесшумно, скрыться с глаз долой всего прославленного Полка…

Ужасающий звон вернул меня к действительности. Эти модерновые РСЗЛ не стоят яиц птицы Рух! Глянул в иллюминатор.

Почтенный рыжебородый воин, одетый по всем правилам беспокойного времени, колошматил булавой в дверь люка. Злорадно посмеиваясь, недалече толпилась и дружина невесть откуда взявшегося князя. Откуда весть? Из средней истории.

— Выходь! Нечестивый половец! — орал мужик.

— Стучи! Стучи себе! — подумал я, повернувшись на бок, — Допотопная железяка не оставила бы и вмятины на сплавах двадцать первого века.

Смеркалось…

Полк обосновался у лесочка, как раз при болоте. Развели костры. Воины дожидались возвращения неугомонного Святославлича.

«Как вас только половцы не утихомирили?» — посетовал я и перевернулся на другой бок.

С рассветом, когда я и не мечтал глотнуть свежего воздуха да опорожнить резервуары, неожиданно пришло освобождение… Слетались злобные грифы. Ханы постарались на славу.

Отвалив люк, я выкарабкался наружу, чтобы получше рассмотреть птичек. По логической цепочке, уже озирая девственный лес, вышел на грифонов, а там потянуло и на Египет. Словом, ничего не оставалось, как выбраться, в конце концов, к сфинксам.

Местные сфинксы — не чета нашим. Живут стадами, питаются про запас путешественниками, вроде меня, предварительно засыпав их загадками. Это у них наследственное. Но вопросы разнообразием не отличаются, ещё царь Эдип…

Ага? Эдип — тот, который женился на собственной матери? И его несовершеннолетняя дочь погибла в склепе… Бедная девочка!

Из чащи показался Серый Волк, уши которого в распор придерживали ярко красную кардинальскую шапочку.

— Здорово! Куды ть спешишь? — окликнул он по-французски.

— Ду ю спик Инглиш? — поинтересовался я.

— Ес, ес! — не давал выкрутиться волк, ковыряя когтем в клыках.

— Иду, куда глаза глядят.

— И я с тобой! Вдвоём и дорога короче, — затянул серый уже на мотив русских народных.

За долгие годы путешествий в компании Веога по векам и эпохам я привык ничему не удивляться, а говорящий хишник — так это и вовсе не артефакт.

Увы! За ужином, проявив зверский аппетит, он отравился мясными концентратами, самым печальным образом. Вернусь домой — подам в межгалактический суд на поставщиков.

Планетка не заставила долго ждать и во вторник меня вызвали на дуэль. Я пожалел старика Сервантеса, но вызов принял. Рыцарь печального образа погрозил копьём, а я добил его морально, мигом нарисовав в воображении реактивный двигатель, замаскированный под ветряную мельницу.

Планета казалась ребёнком, и эта игра забавляла младенца. Забавляла она и меня, но на всякий случай я проверил пожарную сигнализацию и заглянул в аптечку скорой помощи. Там стояло три пузырька, по словам Веога, напутствовавшего меня — на все случаи жизни. На первом рукой профессора было написано: «Проклятая», на втором «Царская», а на третьем — «Выпить в крайнем случае». Надписи «Яд» ни на одном не значилось.

В среду в 10.00 по планетарному времени заявился Руджиери, попросив справочник по ядам. Я разочаровал его, в электронной библиотеке по флорентийским ядам ничего не оказалось. До полудня гоняли чаи, весь распорядок полетел кувырком. Ещё полчаса спустя при попытке к отравлению хозяина корабля — дурная привычка — гость был разорван на мелкие кусочки собакой Баскервилей.

Болото навевает особые воспоминания.

До 14.30, пока не глянул на часы, сам спасался от этого чуда природы, в 14.31 создал на пути у пса гигантскую сахарную кость. Пес стукнулся о неё лбом, но подачку принял, вскоре дог откликался на кличку Бобик. Ласковый был пёс, но к вечеру, не брать же его с собой на борт, зверь отбросил лапы. Не подумайте, что я изверг, но кость оказалась куриной.

Помянув его «Проклятой», я перешёл было на «Царскую», но вкус был ещё тот, и склянка осталась ещё не совсем пустой.

Тело животного, а может, и не животного, постепенно было впитано почвой и от него не осталось и следа, как и от знаменитого Полка — планета-ребёнок подтирала за собой, за неимением родителей.

Каждая игра кем-то придумывается, но не всегда в неё играет сам автор идеи. Я был обязан участвовать в этой игре, хотя придумывать её не желал. Гудвин, будь он неладен, являлся каждый раз в новом обличии.

В общем, в четверг, с утра уверенность в собственной непогрешимости и неуязвимости внезапно сменилась страхом. Дрожь пощупала спину, опрометью пронеслась по позвоночнику и развязала каждый нервный узел. Они заходили, как маятники — мозги грызла новая фантазия, поэтому голова чесалась. Я сбрил надоедливую поросль — дельце уже не представлялось таким выгодным и безопасным — и вышел, подышать свежим воздухом.