Наталья Резанова - Золотая голова

Ладно, остается прибегнуть к способу, испробованному мною в замке Тальви. Здесь я собиралась немного его усовершенствовать. И грустно будет, если я просчиталась.

Я спустила с головы платок и зубами ослабила узел на одном из его концов. В руку мне упала маленькая фигурка из убереженного мною костяного ларца. (Другой, розового дерева, утонул вместе с Малхирой. ) Подобное лечат подобным, внушала я себе когда-то. Правильно. Но подобное и притягивается к подобному.

Сжав в кулаке сразу потеплевшую фигурку, я закрыла глаза и протянула руку перед собой. Не знаю, для чего я зажмурилась, и так ведь было темно, но почему-то мне показалось, что так будет правильнее. И пошла туда, куда меня вело, огибая книжные ряды, пронизывая проход за проходом. Вначале это было чистое наитие, но потом уверенность стала нарастать. Я не проглотила компас, я сама и была компасом, и магнитом в нем, и одновременно — моряком, который следует курсом, что ему указан. И остановилась, едва не стукнувшись лбом о полку.

Я находилась в самом дальнем и, кажется, самом пыльном углу книгохранилища, у стены. Полки тут были заставлены неровно — одни просто распухали от обилия томов и манускриптов, на других валялись одна-две книги или даже отдельные сшитые листы.

В каждом хранилище, наверное, порядки свои, книги расставляют по размеру или по алфавиту. В здешней системе я еще не разобралась, но похоже, их собирали по темам. Так же, кстати, как и в библиотеке Тальви.

Я ошиблась, первоначально решив, что в здешних обозначениях отсутствуют цифры. Чуть выше моей головы была вырезана именно цифра. Римское «три» — III. Я поискала I и II, но их нигде не наблюдалось. Зато невдалеке я обнаружила полку, отмеченную тем же значком, что я видела в бодварской церкви, посвященной тому же святому, что основал здешнее аббатство. И загружена была эта полка преизрядно. Но стоило мне подойти к ней, как зверюшка в кулаке стала остывать. Пришлось вернуться к полке под номером три. На ней лежала одна-единственная книга. Даже не книга, если присмотреться, а нечто вроде альбома, переплетенного в черную кожу. Я сняла его с полки. Прежде чем открыть, села на пол и устроила альбом на коленях. Сбросила с плеча «кошку» и положила ее когтями вверх. Оперлась локтем на нижнюю полку. Если я не ошиблась, то могу потерять сознание. В этом случае рука моя ослабнет, выпрямится и ладонь напорется прямо на «кошку». И я приду в себя. Мне разлеживаться в обмороках некогда.

Но на сей раз я не потеряла сознания. Хотя и не ошиблась. Все плыло, книжные полки раскачивались, словно корабельные мачты в бурю, и, если бы я не сидела на полу, у меня подогнулись бы ноги. Но сознания я не теряла, пусть это требовало огромных усилий. Передо мной, оплетенная в кожу, была пачка листов бумаги и пергамента разного размера, попадались даже обрывки, исписанные разными чернилами, отличными друг от друга почерками, но буквами уже знакомого мне очертания. Строки дергались и скакали, однако ни разу не сделали попытки побежать, как это уже бывало прежде. И видения меня сейчас тоже не посещали. Хотя мысли путались, мешались без всякой доступной мне связи, и сильнее всего было чувство, будто я балансирую на краю бездны и вот-вот пойму нечто такое, что гораздо важнее всего, что мне доселе удалось узнать и угадать. Но что именно? Это от меня ускользало.

«Ты не понимаешь? Ничего не понимаешь? „ — спрашивал старик в моем сне… святой Хамдир? А до того он рисовал на земле три короткие вертикальные черты. Как те, что были вырезаны на полке. Не цифра это была вовсе. «Правая линия, и левая линия, и средняя линия“, — вот как он сказал. А я по-прежнему ничего не понимала.

Почему они преследуют меня? Или почему я, с тех пор как судьба столкнула меня с Тальви, постоянно хожу по их следам — святого Хамдира, святого Эадварда, безымянного хрониста? В какое озеро тьмы заглянули они — герой, порожденный буйным воображением карнионских поэтов, просветитель эрдов и злоязычный еретик прошлого века — и что они там увидели? Мне не узнать, пока я не прочту записей. А я их прочту. При всем разброде в мыслях сумела же я не лишиться сознания. Очевидно, я уже начала привыкать. Или… на мое восприятие влияет беременность? Если утверждение о наследственной памяти верно, не значит ли — от этой догадки мне стало жутко, — что мой ребенок уже сейчас узнает все, что знаю я? И его разум сообщается с моим, а мой — с его разумом?

Три линии. Три. Союз мужчины и женщины, побеждающий зло. Заумные слова, которые могут означать что угодно. Правая и левая линии. И средняя, без которой они теряют свое значение.