Генри Каттнер - Мир тьмы

Что ж, я тоже нашел идеальное решение моей проблемы!

Вернувшись в сокровищницу, я взял в руки арфу, вынес ее и поставил перед стариком. В его голубых глазах не появилось ни малейшего проблеска жизни.

Арфа, подобная этой, существовала на Земле. Легенды говорили о ее поющих струнах. Лиру Орфея, обладающую волшебной силой, Юпитер поместил меж звезд. Арфа Гвидеона очаровывала людей в Англии. Арфа Альфреда помогла разгромить датчан. А Давид играл на арфе перед Савлом.

В музыке есть скрытая сила. Когда-то люди знали, что звук разрушил стены Иерихона.

Среди народа, населяющего Мир Тьмы, об этой арфе тоже ходили легенды. Говорили, что на ней играет сам Дьявол, что духи воздуха трогают ее струны. Что ж, в какой-то степени они были правы.

Арфа, которую я держал в руках, была уникальным инструментом. Ее звуковые, инфразвуковые и чистые колебания совпадали с волнами мозга, вмешиваясь в его электромагнитную структуру, оказывая гипнотическое воздействие. Ведь мозг не более чем коллоид, машина, а любой машиной можно управлять.

Я сорвал шторы, настежь распахнул окна. Издалека до меня донеслись звуки ружейных выстрелов, бряцанье оружия. Гаст Райми остался недвижим. Он витал в заоблачных высотах, думая свои думы.

Я начал играть, сначала неуклюже, затем — по мере того, как память возвращалась ко мне, — с большей уверенностью.

Вздох струн шепотом пронесся по комнате. Томное бормотание минорных тонов в низком ключе. И пока арфа раскрывала тайну мозга Гаста Райми, струны под моими пальцами оживали.

Я перевел душу Гаста Райми на музыку!

Настойчиво и пронзительно звучала одна и та же нота. Все выше и выше становился звук, исчезая в неслышимом спектре. Откуда-то снизу поднялся, завывая, ветер. Так кричит не знающая покоя чайка.

Музыка растекалась широкой рекой. Холодная, чистая, белая, как снежная вершина далекой горы, продолжала звучать одна единственная нота.

Забушевал ураган, арпеджио взрезали потоки волшебной музыки.

С гулким грохотом упали скалы, застонала, задрожала земля, потоки воды затопили леса и долины.

Тяжелая, как удар, нота, гулкая и неземная, распахнула пространство между двумя мирами, и я увидел космос, похожий на пустыню, где не остается следов.

Веселая легкая мелодия залила светом луга и поля.

Гаст Райми пошевелился.

На мгновение понимание отразилось в его голубых глазах. Он увидел меня. А затем огонь жизни погас в его древнем дряхлом теле.

Я знал, что старец умирает, что я растревожил его покой, что он потерял всякий интерес к жизни.

И вновь запели струны.

Гаст Райми сидел передо мной, мертвый, и последняя искра жизни угасала в его мозгу.

Волшебные заклинания арфы, подобно могучему ветру, раздули эту искру.

Орфей вырвал Эвридику из царства мертвых, а я опутал паутиной музыки душу Гаста Райми, не давая ей покинуть тело.

Искра заколебалась, пропала, стала ярче.

Все громче пели струны. Все громче шумели волны.

Высоко-высоко звучала резкая нота, похожая на ледяной звездный свет.

Музыка соткала паутину, которая оплела всю комнату.

Паутина зашевелилась.

И опутала Гаста Райми!

И вновь понимание появилось в его голубых глазах. Он перестал бороться. Он сдался. Ему легче было вернуться к жизни и ответить мне на вопросы, чем сопротивляться поющим струнам, пленившим его душу!

Белоснежная борода Гаста Райми зашевелилась, губы задвигались.

— Ганелон, — сказал старец. — Когда арфа запела, я понял, кто играет на ней. Что ж, спрашивай. А затем позволь мне умереть. Я не желаю жить в те дни, которые должны наступить. Но ты останешься в живых Ганелон, и тем не менее ты умрешь. Это я прочитал в твоем будущем.

Седая голова склонилась на грудь, словно старец к чему-то прислушивался. Сквозь распахнутые настежь окна до меня доносились бряцание оружия и предсмертные крики людей.

Жалость захлестнула меня. Мантия величия, которая окутывала Гаста Райми, исчезла. Передо мной сидел сморщенный старичок, и на какое-то мгновенье я почувствовал непреодолимое желание повернуться и уйти, дав ему возможность вновь уплыть в спокойные морские просторы мыслей. Когда-то Гаст Райми казался мне высоким сильным человеком, хотя на самом деле он никогда таким не был. Но в детстве я часто сидел у ног повелителя Шабаша и с благоговением смотрел на его величественное лицо, окаймленное белоснежной бородой.

Возможно, в те далекие времена он был и добрым, и человечным. Сейчас в его глазах застыло безразличное выражение. Он напоминал мне бога, вернее, человека, который слишком часто разговаривал с богами.