Елена Колоскова: Целитель и сид

— Я просила его жизнь… а не смерть, — печально говорю я.

Я чувствую, как утекает жизнь из цветка. Эту Искру мне не удержать. Горе мое так велико, словно у меня убили любимого щенка. Хочется заплакать от обиды, как в детстве, только утешить меня больше некому.

И я снова ощущаю Ее присутствие.

Шелестит холодный ветер, который развевает мои волосы и одежду. Все вокруг начинает покрываться инеем. Энтропия выедает окружающий мир грязным пятном.

От меня веет жутью, источник которой внутри, и от которого не скрыться. Вдали, в нашем лагере, начинает тоскливо и страшно выть собака.

— Уходите. Просто уйдите. Мне правда ничего от вас не нужно, данна.

Он на миг замирает, будто принимая решение. В несколько шагов сид возвращается обратно.

Я вижу, как он приставил срезанный цветок к стеблю. Один укол ножа в ладонь и пара капель его крови, и цветок на глазах расправляет свои лепестки и поднимается к солнцу.

Сид возвращается и смотрит мне в глаза. Он протягивает руку, не решаясь коснуться покрытой изморозью кожи. На его лице играет кривая улыбка.

— Я выполнил наш уговор, и теперь я свободен. Не потому, что ты сделала мне одолжение, человечка, — сказал он. — Возьми мой дар, он тебе еще пригодится. Чистая кровь волшебного народа значит не меньше, чем настоящее Имя.

Он склоняется ко мне. Я вдруг успокаиваюсь и жду… чего? Вдруг вспоминаю, что я женщина, а он мужчина.

— Твигги… — он наклоняется, обняв меня и приблизив лицо так, что я вижу мельчайшие морщинки у глаз, узор на радужке, ощущаю его сладкое дыхание.

Мазнув мимо губ щекой, он обнимает меня. Как двусмысленно.

— Не понимаю… Данна? — спрашиваю я.

— А тебе и не нужно. Сохрани этот цветок. Так я буду знать, где ты и что с тобой, — отвечает он. — Тебе правда ничего не нужно?

Теперь это звучит непристойным намеком. Жаль, что не видно его лица. Игнорирую вопрос и неловко ерзаю в его объятиях.

— Хорошо, сохраню. Надо выкопать цветок. Кажется, у Жико была лопатка…

Он тихо смеется в ответ, не разжимая объятий.

На рассвете он уехал, а в старой арбе в горшке поселилась никогда не вянущая ромашка, которая пахла так сладко.

Магда ворчала:

— Опять ты ввязалась не в свое дело.

— Вам-то что, уважаемая? — отвечала я ей в сотый раз.

— А ты о нас подумала? А тем паче о себе? Твой сид мог нас убить в любой момент.

— Не убил же. И он не мой!

— Но мог! Я бы не пережила, если бы с моей девочкой что-то случилось! И кто, как не ты, притащил его к нам.

С этим не поспоришь.

— Приятно, что ты обо мне заботишься, Магда, — сказала я.

В моих словах ни капли иронии. Я правда… благодарна, признательна и много чего еще.

После того, как я покинула дом, никто не заботился обо мне так бескорыстно и не переживал за меня, как за родную. Не знаю, за что мне такое счастье. И я ценю каждый миг в их присутствии.

С моего появления в труппе Магда стала мне «бабушкой», Фила и Фрида — «тетушками». Господин антрепренер — добрый, но строгий «дядюшка», акробаты — «братья», и множество «племянников» и «племянниц», детей артистов…

Как они переживали за меня все оставшиеся дни, пока сид не уехал восвояси!

Магда и тетушки несли добровольную вахту, записавшись ко мне в дуэньи. Если бы только был повод! Сид больше не делал никаких попыток оказаться поближе… в «этом» смысле. Он вел себя крайне учтиво, словно находился не в компании жалких людишек, а на приеме у аристократии. Даже попрощался он сухо и церемонно.

— Твиг, вот ты такая умная, но от этого порой такая дура, — подливает масла в огонь Тито.

— Знаю. Такая уж я уродилась. Куда теперь, уважаемый Тито?

Мне прекрасно известно, чем его отвлечь, и о чем он может разглагольствовать до бесконечности.

— О! Есть великолепный, фантастический! Чуде-е-сный контракт в мирах Десятиземья, — говорит он. — Там Герцогиня отмечает помолвку своей дочери. Наши выступления там будут весьма кстати.

— Ну что ж. В путь?

И вот мы наконец у цели нашего путешествия.

Ламара, жемчужина Десятиземья, один из прекраснейших уголков Великой Тропы. Город был построен великим Императором Джедией около шестисот лет назад, иначе говоря, по меркам старших народов это новодел.

С тех пор город дважды перестраивался, становясь все красивее и неприступнее.

Стены из блоков белого литого камня показались вдали, отражая солнечный свет. На рассвете они опалово-розовые, словно грудка горлицы, днем белоснежные, а вечером под стать слоновой кости. Я не первый раз в этом городе, но глаза все не могут насытиться этим зрелищем.