Дмитрий Емец - Ладья света

Меф не понимал причины, пока, случайно бросив взгляд на землю, не увидел его тень. Она скользила по траве — страшная, невыразимо плотная и отвратительная. Буслаев невольно взглянул и на свою тень тоже, сравнивая их, — но нет, его тень была обычной, довольно посредственной и едва заметной на траве. И опять он взглянул на тень Джафа — раздутую, как упырь, и повторявшую каждое движение хозяина.

Джаф понял, куда смотрит Меф, и с лица его мгновенно смыло то легкое, дразнящее, романтическое выражение, которое так ему шло. Сквозь картонную красоту молодого стража вдруг как-то разом проступило серое, озабоченное, тускло-бездарное зло. Зло, побеждающее только потому, что человек сам хочет, чтобы его победили, и отдает себя ему на съедение.

— Ты узнал! Тебе же хуже! Ты обречен!

Движения Джафа стали вкрадчивыми. Уйдя от атакующей его спаты, он отпрыгнул, присел, упал на одно колено, и правая ладонь его взлетела к уху, точно он пытался что-то расслышать. Мефу этот жест показался смутно знакомым, но слишком поздно он вспомнил, что именно его показывал ему в подвале Арей.

Джаф сделал быстрое движение рукой, сильно наклонившись вперед. То же самое, только с опережением на долю секунды, проделала и его тень. Что бросил Джаф, Мефодий не видел, но от вытянутых вперед пальцев тени оторвалось нечто длинное и стремительно прямое. И эта быстрая, запоздавшая подсказка все равно помогла!

— Копье валькирий! — прошептал Буслаев и, уже чувствуя, что не уклонится, что невозможно от этого уклониться, что весь предыдущий бой, по сути, был подготовкой к этому броску, стремительно прокрутился и метнул навстречу копью свою спату. Спата для метания не предназначалась, но Арей учил его метать все, что угодно, — от топоров до строительных гвоздей.

На миг спата и копье встретились в воздухе, как два поезда, несущихся навстречу друг другу. Затем страшная холодная сила ударила Мефодия точно в центр груди, туда, где эйдос. Буслаева отбросило. Его пятки на миг оторвались от земли. Он еще летел и еще не коснулся лопатками травы, а уже знал, что убит или смертельно ранен… Сейчас, уже сейчас! И это было странное, безмерно непривычное ощущение, похожее на удивление.

В следующий миг Мефодий врезался в землю спиной и затылком — и точно нырнул в черный колодец. Когда же несколько секунд, или часов, или столетий спустя (ибо ощущение времени он полностью утратил) он открыл глаза, то понял, что еще жив, и очень удивился. Он лежал на спине и смотрел на небо с тем особенным тоскливым вниманием, с которым смотрят на него только умирающие, лежащие на поле боя. Небо медленно вращалось, как огромная пластинка, оборачивающаяся вокруг единого центра.

Достать поразившее его копье было невозможно. Это только ускорило бы смерть. Меф чувствовал, что оно пробило его насквозь и, на добрых три пальца выходя из спины, торчит сейчас в земле. Но именно чувствовал, а не видел, потому что и копье, и рана были незримы.

Тело Буслаева медленно застывало, начиная от раны, покрываясь льдом. Рукой, которая едва сгибалась, Мефодий положил себе на грудь золотые крылья. Приподняться он уже не мог. И голову повернуть тоже. Но ему этого и не хотелось. Он просто лежал и смотрел на небо, задавая себе вопрос, отчего Джаф не подходит, чтобы забрать у него эйдос, медальон и все остальное.

Снаружи доносились голоса. Меф различал их как шум моря, не понимая, почему никто не приближается к нему.

— Почему он не встает? Он же даже не ранен!

— Ничего себе «не ранен»! Он умирает!

— Вечно с Джафом так! Его противники умирают, а от чего — непонятно.

— Не завидуй Джафу! Видели, как тот его спатой? Прямо в горло! Интересно, кому теперь отойдут его эйдосы?

— Как кому? Мефодию!

— Ага, сейчас! Он и до дарха уже не доползет… А силы Кводнона кому?

— Закатай губу! Один еще жив! Вот магия на арену и не пускает! Вот умрет — тогда да! — назидательно произнес кто-то.

Мефодий лежал и смотрел на небо. Все эти слова и даже то, что он умирал, почему-то не имели для него никакого значения. Он был наполнен непонятной тихой радостью и таким же тихим воодушевлением. В небе, там, где большая туча ватным одеялом наползала на солнечный диск, появилась крошечная точка. Буслаев следил за ней с большим вниманием. Ему почему-то чудовищно важно было узнать, что это. Птица? Самолет? Меф даже загадал: умрет ли он раньше, чем точка приблизится, или нет.

Он уже едва дышал, зато вдруг стал видеть свою рану. Не глазами, а как-то еще. Чувствовать ее острее, чем зрением. Кровь вздувалась красными пузырями, затем пузырь белел и лопался. Прежде чем он успевал лопнуть, между двумя соседними пузырями успевал возникнуть третий и тоже лопался. Получалась бесконечная череда пузырей, каждый следующий поднимался все выше, а потом проваливался, держась на других, ниже расположенных, но тоже лопающихся пузырях.