Карина Дёмина - Медведица, или Легенда о Черном Янгаре

Но снова больно.

— Я тебя не отпущу.

Мой муж злится. У него голос меняется, становится глуше и тише.

— Осторожно, ее спина… — это Олли.

…они оба живы, и разве это само по себе не чудо?

— Держи ей голову. Аану, пожалуйста, послушай. Ты должна это выпить.

Он раздвигает губы, и всовывает между зубов острие ножа, солоноватое и грязное наверняка. Его прикосновение вызывает новый приступ рвоты, и лезвие исчезает.

— Аану, умоляю, потерпи. Всего глоток…

Снова пальцы. И лезвие. И мне открывают рот, чтобы влить густое горькое варево. Оно обжигает разодранное нёбо, и я пытаюсь откашляться, выплюнуть, но жесткие пальцы Янгара закрывают рот.

— Глотай, Аану.

Он запрокидывает мне голову.

И поневоле приходится сделать глоток.

— Вот так… и еще давай… ну же, Аану.

И я пила, давилась, но пила, позволяя едкому вареву растекаться по моим внутренностям. Оно было подобно смоле, и я чувствовала, как плавлюсь.

Жарко было.

Когда жар стал нестерпим, я позволила себе спрятаться в беспамятстве.

Крылья сумерек стучали по чешуе, бессильные пробить. И тяжелое новое тело с легкостью выдерживало вес их. Раскрылись кольца и сомкнулись, пленяя хрупкое чужое тело.

Сдавили.

И Янгар услышал хруст ломающихся костей.

Он сжимал кольца медленно, почти наслаждаясь болью существа, посмевшего коснуться его медведицы. Беззвучно ломались крылья, и рвалась, полосовала когтями чешую Сумеречница. Темная кровь ее лилась из груди, в которой зияла дыра…

…перестав быть живой, она не умерла. И вертелась, выскальзывала из змеиных объятий, впивалась в плоть, но слабела. Сильнее сжимались кольца Великого полоза, давили, крушили, стирали в пыль.

И стерли.

Но сквозь туман ярости он вдруг услышал, как рвется нить жизни.

Две нити.

И закричал, пытаясь остановить. Распались кольца змеиного тела. И уже он, Янгхаар Каапо, упал на песок, с пеплом смешанный. Тот был горек.

— Аану!

Они лежала, обняв себя, и разметались рыжие волосы, а медвежья шкура сползла. Красная кровь мешалась с черной, а та растекалась по песку. Он, спекшийся, грязный, не желал впитывать эту кровь, от которой исходил запах гнили.

— Аану, — Янгар присел рядом и попытался разжать ее сведенные судорогой руки. Человеческие.

Теплые еще.

И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.

— Открой глаза, Аану…

Зеленые, как листвяник. И молодая трава.

— Открой, пожалуйста. Лето скоро. Помнишь, ты подарила мне лето на веревочке. А без тебя оно не вернется, — Янгар содрал рубашку и вытирал ее пальцы. И алую ленточку, что из губ вытекала, убрал.

— Посмотри на меня… ты же обещала… ждать меня обещала… я бы вернулся. И построил дом. Настоящий дом, Аану… и ты была бы в нем хозяйкой. Мне не нужно другой.

Ее ладошка была такой теплой.

И Янгар губами пытался поймать нить пульса. Вот только сердце Аану молчало.

— Она умерла, — Олли присел рядом.

Грязный. Страшный. И слипшиеся волосы торчали дыбом…

— Нет.

Янгару уже говорили такое. Солгали. Аану жива. Она просто ушла далеко, но обязательно вернется. И Олли, который хотел сказать что-то, лишь головой покачал.

— Они обе…

Пепел рваных крыльев сыпался с небо, на песок, на мертвецов, на Пиркко-птичку, которая вернула себе человеческое обличье. И склонившись над ней, Олли закрыл мертвые глаза Пиркко, и под темными ее волосами попытался укрыть рваную рану на груди. Поднял сердце, валявшееся на песке, и вложил в руку.

— Пусть боги решают, как с ней быть.

Тихо стало.

Янгар видел солнце, которое прилипло к небосводу. Желтое. Налитое. Оно щедро отдаривалось теплом и светом, но он все равно замерзал. И небо, к которому вернулась исконная синева, утратило вдруг яркость.

Он смотрел на песок.

И на мертвецов, которых было много.

На белую громадину опустевшего дворца, и кёнига Вилхо, что, усмехаясь, наблюдал за представлением с балкона. Мухи, привлеченные запахом мертвечины, садились на золотую краску.

— Держи, — Олли, исчезнувший было, вновь появился. В одной руке он держал корону из переплетенных рогов, в другой — камень знакомой четырехугольной формы. — Это твое. Обронил…

Протянул камень. А корону на голову Янгару надел. Впору пришлась, вот только оказалась тяжелой, неудобной.

И Янгар, содрав золотой венец, со злостью отшвырнул его.

— Зря бросаешься, — миролюбиво заметил Олли. — Оглянись.

На что глядеть?

На решетку? На мертвецов? На это Янгар в своей жизни уже нагляделся вдосталь.