Наталья Игнатова: Осман

— Ты можешь поехать в Карасар, — сказал Омар, — можешь увидеть Хансияр. Но она горюет о тебе, а ты слишком сильно любишь ее, чтобы позволить горевать. Дай ей время смириться с твоей смертью.

Они думали, что полугода будет достаточно, что за шесть месяцев Хансияр примет потерю, и что забота свекрови поможет ей и помогут домашние хлопоты, воспитание детей, множество разных дел, отнимающих силы и не оставляющих времени на то, чтобы лелеять горе.

Недостаточно оказалось и шестидесяти лет. В ночь после похорон Хансияр Хасан вернулся в ее дом — в свой дом — в первый раз за годы, прошедшие с его собственных похорон. Сам не знал, зачем. Ничего не искал, ничего не ожидал найти, да и что ему могло быть нужно в этом доме, когда Хансияр там уже не было? Ему никогда никто не нужен был, кроме нее.

В ее спальне, в изголовье узкой кровати, стоял ларец, резной, старинный, из благовонного дерева, украшенный серебром и бирюзой. Почти доверху заполненный письмами.

«Благородному Хасану, сыну Намика из Карасара, моему возлюбленному мужу…» — так начиналось каждое письмо. Хансияр писала ему. Это были письма на фронт, те, что он сохранял и привозил домой в передышках между войнами. Это были письма в Стамбул, где, когда закончились войны, Хасан бывал так же регулярно, как на фронтах, и где шла своя война, тихая, бескровная, но куда более опасная и грязная — война политиков. И это были письма… в никуда. Он умер, а Хансияр продолжала писать ему. Она видела его мертвым, сама обмыла тело, сама завернула в саван, но она по-прежнему писала ему письма.

Обо всем. О том, что было ее жизнью — о Намике и Сабахе, о домашних делах, о Намике-старшем и Ракшане-ханум, о внуках, о себе. О своей любви к нему.

Хансияр не верила, что он умер. Знала, но не верила. Или верила, что он не умер. Хотя, может быть, это одно и то же?

Разница между письмами, написанными до тысяча девятьсот тридцатого года и после него заключалась лишь в том, что на первые были ответы. Аллах свидетель, если бы Хасан знал, что Хансияр пишет ему, он отвечал бы ей даже из посмертия.

«Ты слишком сильно любишь ее, чтобы позволить горевать», — так сказал Омар.

Слишком старый, чтобы помнить, каково это — любить. Слишком старый, чтобы понимать, что невозможно любить слишком сильно.

К тому времени Омара не было на свете уже пятьдесят три года. Вампир, изменивший жизнь Хасана дважды — в тысяча девятьсот шестнадцатом году и в тысяча девятьсот тридцатом — в тридцать восьмом переломил его посмертие. Омару и Айшату, ученым, книжникам, самым мудрым людям из всех, кого довелось знать Хасану, не хватило мудрости понять, что не со всеми можно договориться. Они провели на Земле несколько столетий, но так и не поверили в то, что есть… существа, не люди, бешеные твари, понимающие только язык силы.

Омар не признавал законов, на которых основывалось существование не-мертвых. Полагал их звериными, недостойными и греховными. Он думал, что если Аллах не отнимает у вампиров разум вместе с жизнью, значит, в Его воле, чтобы они оставались людьми и вели себя как люди.

О том, что между людьми тоже существует иерархия, установленная Аллахом, но не менее строгая, чем между вампирами, Омар, разумеется, знал, однако считал, что этой иерархии люди следуют добровольно. Вампиров же вынуждала к подчинению кровь.

Они были исключением из всех правил, Омар, его ратун Айшат, и давно покинувший мир ратун Айшата — тоже. У Хасана просто выбора не было, кроме как стать таким же. Не таким, как другие. Вот только не меньше, чем свое отличие от остальных вампиров он осознавал и то, насколько отличается от Омара и Айшата. Он был солдатом при жизни, остался им и после смерти, и никакие книги, никакие наставления не могли этого изменить. Его, наверное, не изменила бы даже связь на крови, подчиняющая най ратуну.

— Когда-нибудь ты поймешь, что любую задачу можно разрешить без применения силы, — говорил Омар, — на понимание этого нужно только время, а времени у нас достаточно.

В этом он ошибся. И духи не могли предсказать его судьбу, потому что у мертвых нет судьбы, она заканчивается вместе с жизнью.

В тридцать восьмом году Айшат и Омар отправились в Германию. Они думали объяснить тварям, которых сочли людьми, чем чревато принуждение духов к участию в человеческих войнах. Почему нельзя делать этого, даже если духи сами не против повоевать друг с другом и с людьми, и особенно — если против. Оба предполагали, что их могут не сразу услышать, не сразу понять. Оба на некоторое время превратились в учеников Хасана, знавшего Германию, не раз бывавшего там и при жизни, и после смерти. Оба верили, что рано или поздно их услышат и поймут.