Александр Ладейщиков: Кот баюн и чудь белоглазая

— Ты и это ведаешь, древний! — выдохнул Папай. — Никогда я до того волока не ходил и в Кыеве не был. Тебе бы с ведуньей-матушкой поговорить, — сказал он масленым голосом, мечтая быстрее уйти с неприятного допроса, да и мужиков увести.

— Потом, потом поговорю, успею ещё! А сейчас — слушайте, что надо делать, чтобы не торчать тут попусту, а пойти по своим делам. Силки, небось, полны зайцев? Сети полны рыбы? Подкосить сена не мешает? Берёзу жечь пора? А кузнецам — не пора ли парней в дальние пещеры за медной рудой посылать? И за золотом, которое вы меняете на парчу и булат?

Мужики слушали речь Кота, не в силах промолвить ни слова. Папай, словно заговорённый, смотрел в ярко горящие глаза волшебного зверя.

— Уходите отсюда, идите по своим делам! Вечером явитесь с бабами, приведите мальчиков, лет десяти. Буду испытывать их, а что дальше будет — я потом скажу. Может быть, мне ученик нужен! Или слуга! Вам же дам вот что, — Кот пошарил лапой за пазухой и вытащил кожаный мешочек. — Самоцветы из пещер, что на Каменном поясе. Да, старух не зовите, — Кот поморщился. — Не люблю я лишнего вою.

— Не дам! — вдруг заорал старый пам. — Я тут над всем богами поставлен! Не дам увести и сожрать детей!

Кот стремительно вскочил, и залепил мужчине оплеуху. Голова Папая дёрнулась, глаза закатились. Он поболтался на ногах, ставших вдруг мягкими, и сел на траву.

— С ума спятил, старый? — тихо, но очень страшно сказал Кот. — Или наслушался баек, как Кот Баюн принцессу приворожил? Сказал ведь — потом всё узнаешь! А не послушаешь меня — пожалеешь!

Стина достала из сундука, доставшегося от предшественницы, саян, богато украшенный речным жемчугом. Подержала его на руках, одела через голову. Накинула на плечи душегрейку из серой белки, обула шитые сапожки. Присела на сундук, задумалась. В голову лезли воспоминанья о неудавшейся замужней жизни — молодую девчонку, приехавшую в город из лесу, прихватили прямо с рынка загулявшие норманны. Исчезла дочка чудского волхва — как в воду канула. Был визг и слёзы, и всё могло кончиться очень плохо — продажей в рабство куда-нибудь в Ютландию, но Стине крупно повезло. Молодой вдовец Лайф увёл полонянку в угол, накрыл наволокой и никого не подпускал к ней весь путь до родного фьорда. А ведь во время остановок у серых болотистых суомских берегов, к ней подкатывали его товарищи с грязными шутками. Ржали, показывая здоровые белые зубы, чесали бороды, подмигивали, что-то говорили на своём языке, лишь отдалённо похожем на чудские наречия.

Стина вспомнила неказистое жилище Лайфа, землянку, покрытую тонкими брёвнышками вперемешку с корой и мхом, в которой они вместе с козами и курами прожили несколько лет. Но, как, ни странно, это были счастливые годы, а может быть, просто молодость и здоровье превозмогли житейские трудности. Стина закрыла глаза, и, утерев покатившуюся слезу, запела:

Стина смолкла, вспоминая о гибели названного мужа в набеге на франков. После этого местный конунг продал бездетную молодую пленницу богатому словенскому купцу. Но вмешались боги, купец по пути домой умер, и с его слугами Стина вернулась в Словенск.

Однажды словенский волхв, дядька купца, приметив сметливую женщину, долго ворожил, читал какие-то тайные знаки на небе и на воде — и принялся толковать Стине словенские веды. Постепенно волхв научил Стину тайному ремеслу, повелев возвращаться к чудскому народу, и строго-настрого запретив рожать — у ведуний колдовская сила намного сильнее, если ведьма бездетная. Но пути богов неисповедимы, и всё сложилось не так, как хотела молодая женщина. Но, ведь жить как-то было надо.

Вдруг, на дворе послышалось истошное кудахтанье и захлёбывающийся лай собачонки. Стина вскочила, словно её обдало холодом. Секунду, помедлив и взяв кочергу, она решительно откинула занавесь и вышла на крыльцо.