Виталий Сертаков - Зов Уршада

— Зато я верю. — Рахмани стукнул ладонью по подлокотнику кресла. — Но вы забыли о последышах…

— Аркадий не забудет. Смотрите… — Толик показал высокий прозрачный сосуд с плотно притертой резиновой крышкой. — Это стекло разбить невозможно. Аркадий пересадит личинок туда, а после мы вместе подумаем, что с ними делать.

Рахмани с сомнением покачал головой:

— Толик, уршадов невозможно изучать. Все, кто пытался изучать их, погибли. Я должен находиться рядом, я сам их уничтожу…

— А вот это невозможно, — выпятил узкую грудь Ромашка. — Извините, но от вас разит, будто вы из канавы вылезли. В операционную я вас не пущу! Кроме того… Я ведь еще должен заняться вашим раненым товарищем, который лучше, чем человек?

— Сегодня твое личико похоже на спелый финик, я могу выгодно продать тебя в Шанхае. Но завтра за сморщенный плод не дадут и медного алтуна, — рассудил Нгао, и я не могла не согласиться с ходом его мыслей. — Если ты не будешь покорна, я лишу тебя красоты уже сегодня. Тебе отрежут волосы и уши и сделают надрезы на твоем бархатном личике. Ты станешь уродлива, как злой горный демон, но это не помешает всей моей команде пользоваться твоим телом. Выбирай быстро, как себя вести! И помни, что ты лишила жизни нескольких членов моей команды. Поэтому я не могу выбросить тебя в море, ты в любом случае отработаешь их смерть…

— Твои мерзавцы не стоили и одной моей руки, — сплюнула я. — Это сброд, шелудивые псы, а не моряки.

Толмач закашлялся, но перевел.

— Возможно, ты права, — неожиданно легко согласился Нгао. — Они были никудышные бойцы, раз погибли от руки девчонки. Но твоя цена от этого только возрастет.

Они продолжали болтать, а я провалилась в сумрачный колодец. Голову разрывала боль, плечи и лодыжки затекли. Меня положили навзничь и привязали к громоздким сундукам, на отсыревшем полу какой-то каморки. Недалеко валялся порванный мешок с моими пожитками и мешки с платьем и награбленным добром моего бывшего хозяина Буса. Каюта была незнакомой, потолок низко нависал над головой, и пахло противно, без малейших примесей благовоний. Воняло шишей и дешевым табаком.

Судя по легкой продольной качке, пиратский корабль шел полным ходом. На коврике, под масляным светильником, сидел Одноглазый Нгао и курил шишу. Рядом подобострастно склонились двое — плечистый хинец из экипажа разбойников и один из наших бывших матросов. Это был незаметный тихий человек из народа айнов, один из опытных рулевых. Он легко объяснялся со мной на языке бога Сурьи и вторил мяуканью пиратов. Я сразу догадалась, что именно он предал нас врагу.

Атаман повелительно мяукнул. Вблизи он походил на высохшую древесную жабу. Левую руку он всегда держал на рукояти кривой сабли.

— Твой новый хозяин, владетель трех морей, командор трех флотилий, смелый Нгао, желает тебе добра, — перевел наш бывший рулевой. — Меня же зовут Хео, я могу сделать так, что остаток твоих дней превратится в ад…

— Ты трусливый предатель, тебя ждет собачья смерть. — Я плюнула в его сторону, но плевок не долетел. Хинцы загоготали.

Одноглазый приказал крепышу, тот поставил передо мной на пол миску с жареной свининой. Мясо было дурно приготовлено, испорчено уксусом и пережарено, но… мой рот тут же наполнился слюной. Я уже позабыла, когда в последний раз ела мясо. С джайнами и все три года в храме Сурьи приходилось питаться овощами и орехами.

— Кушай, — перевел слова атамана изменник. — Будешь хорошо кушать — будешь красивой, будет сытая красивая жизнь. Будешь упрямой — пойдешь жить туда…

Молчаливый слуга Нгао приподнял крышку люка в полу и посветил вниз. Со своего места я различила в глубине изможденных, избитых людей, прикованных цепями к поперечным балкам. Среди них десятками копошились крысы.

Мне хотелось умереть, но я перевернулась и опустила лицо в миску со свиными потрохами. Силы мне тоже были нужны.

Я помню качавшийся фонарь, темноту и снова — фонарь. Кажется, я просила пить, и меня кто-то поил тухлой водой. Так продолжалось долго.

Веревки, которыми они меня скрутили, подсыхали и все сильнее врезались в кожу. Какое-то время спустя я перестала слышать, о чем говорят негодяи, мой мозг заняла одна лишь боль. Последующие часы я слушала мяуканье команд, слаженные выкрики матросов, поднимавших паруса, и стоны раненых пленных в нижнем трюме. Я сделала невозможное, раскачивая мокрые колючие узлы, сорвала кожу на запястьях и сломала ногти. Когда мне удалось освободить левую кисть, заскрипел засов и показалась довольная харя нашего бывшего рулевого. Я едва не заплакала от досады.