Виталий Сертаков - Зов Уршада

— Женщина-гроза, что ты поешь?

— Он садится, смотрите… садится…

— Идите за мной. Держитесь за руки. Кой-Кой, забери нюхача.

Я сделала шаг. Это оказалось невероятно трудным, хотя только что я рвала воздух диким танцем Шивы. Нынче от меня потребовался всего один шаг. Владыка препятствий присел, позволяя забраться к нему на спину, в полупустой колчан. Откуда там взялся колчан? И могли ли мы вчетвером войти в него, даже не нагнувшись? Или… когда речь заходит о сыне самой Парвати, смешно рассуждать о том, что возможно, а что — только желаемо?

И вновь я закрываю глаза и не могу ответить — как мог Он присесть и сколько в нем было высоты и ширины?

И что заметили прочие — невежественные, темные, лишь чуть-чуть озаренные краем его благодати? Видели ли Ганешу оробевшие пленницы, или позже расскажут детям об ангеле на облаке, либо расскажут каждая о своем боге, в которого привыкла верить с детства?

Неважно.

Сын Парвати разогнулся, точно воспарил над всеми горными кряжами тверди. Палица в руке его качнулась, вызвав ураган. Мрак расступился, треснув по швам, точно гнилой саван. По бивню плавали голубые сполохи.

— Матушки-святы, девки, берегись!

— Третий пост, что там у вас с электричеством?

— Кто стрелял? Кто стреляет?

— Девчата, стену свалили!

Сын Парвати не рвал цепей, не крушил запоров, не разоружал воинов. Разве могут угрожать стены, запоры и враждебные воины тому, кто сам создает и разрушает порядок мироздания, кто рассыпает звезды и выпивает реки?

Присевшие за углом воины покатились в стороны, словно горошины. Они прикрывали головы от летящих осколков, они крутили головами и оружием, разыскивая противника. Я смотрела на них откуда-то сверху, я видела сложное переплетение лестниц, по которым спешили вниз и вверх смешные неловкие фигурки. Я видела, как пластами сходит со стен штукатурка, как обнажаются и рвутся балки…

Сын Парвати проломил стену, как ребенок, небрежно разрушивший песочную крепость. Внутренняя оболочка гебойды не походила на песок, она состояла из тяжелых бетонных блоков, каждый из которых не подняли бы и два десятка крепких носильщиков. Куски бетона повисли на железных прутьях, как на ребрах скелета. Оторвались и рухнули через два пролета лестницы, придавив солдат с собаками. Толстый офицер неловко упал и не успел подняться, его проткнуло прутьями перил, как куропатку на вертеле. Из разломившейся трубы хлынули нечистоты. Мы прорезали насквозь сразу три этажа. Ганеша слегка взмахнул палицей, и разом выпали двери из темниц, сразу на всех трех этажах. Солдаты прыгали вниз, сквозь пролеты, чтобы не угодить в лапы озверевшей толпы. Где-то снова непрерывно звонил колокол. Хриплый мужской голос призывал всех оцепить дыру.

Видел ли кто-то из этих грубых, больных, завшивленных людей Того, кто нес им свободу? Я уже отчаялась в это поверить.

Но в дыру, по нашим следам, тонкой струйкой потянулись женщины.

— Марта, ку-куда он нас тащит?

— Наружу. Сиди смирно.

Мы свалились в кучу, хотя порой мне казалось, что в колчане Ганеши могли с удобствами разместиться все несчастные пленники зиндана. И те, кого охраняли, и те, кто охранял.

С громовым треском рухнула следующая стена. Падая, она потянула за собой тройной ряд железной паутины, скрученной в жесткие ржавые узлы. Открылась внутренность кабинетов и кладовых. Чиновники в форме, с белыми от страха лицами, падали на колени в ворохах кружащихся бумаг. Я выпила всю силу из их ком-пью-те-ров, серые экраны взрывались стеклянными брызгами. На стыках стены вспыхнули огромные лампы, светя мне прямо в глаза, но Ганеша со смехом дунул на них и загасил, он словно чувствовал, как меня успокоить.

Щель внутри меня походила на родничок младенца. Постепенно она стала затягиваться. Сын Парвати пока не устал, но его первый яростный напор слабел. Впереди, оглядываясь, падая и издавая вопли, бежали люди в пятнистой одежде. Некоторые оборачивались и стреляли. Их пули взлетали и… стучали горохом о железный пол. На повороте коридора, возле узких дверей, возникла давка. Они били и толкали друг друга, позабыв про звания и чины. Они сами затоптали насмерть двоих своих же. Ясно и четко я различала озверевшее лицо каждого, хотя как это происходило, не могу объяснить и поныне. Ведь я лежала на дне колчана, обнимая дрожащих женщин, и ничего, кроме мрака, рассмотреть не могла!

Ганеша ступал величаво и плавно, как и следует ходить по грешной земле Тому, кто дал определение греху. Не замедляясь, он бивнем проткнул стену коридора, двери попадали, и в коридор высыпала целая ватага женщин, все в одинаковых черных одеждах, похожих на уродливые панджаби. Кажется, женщины припустили так быстро, что обогнали нас.