Ольга Григорьева - Стая

Веселушка Флоки изредка наведывалась в большую избу к Сигурду, возвращалась из нее только под утро и после этого весь день напевала что-то на своем, непонятном никому, даже урманам, языке саамов [168]. С черными рабами, которых в усадьбе величали трэллями, Гюда старалась не разговаривать. Да и о чем с ними можно было говорить, если думали они только о еде и до смерти боялись человека с кнутом?

Саму Гюду именовали теперь «тир» – что означало «невольница». Флоки говорила, что если бы Орм остался в усадьбе и Гюда навещала бы его по ночам, то она была бы не невольницей, а наложницей. Тогда ее жизнь стала бы намного веселее. «Даже без подарков», – говорила Флоки и, краснея, хихикала. Финка никак не хотела понять, что мужские ласки неведомы Гюде и она не находит в близости с мужчинами никакой радости.

К середине листопадника Гюда знала уже всех в усадьбе. Ее тоска по дому стерлась, уступив место новой, неясной пока, грусти. Иногда, сидя за городьбой на камне у реки и глядя на проплывающие мимо опавшие в воду листья, Гюда думала об Орме, о Хареке, о воинах, ушедших неизвестно куда и до сей поры не вернувшихся в усадьбу.

Иногда к Оленю приходили гости. Они рассказывали множество разных новостей. Прислуживая за пиршественным столом, Гюда слышала, как говорили о Черном Хальфдане, о смертях в Согне, о каких-то битвах… Рассказывали о молодом конунге, которого привел с востока человек по имени Бьерн, сын ярла Горма Старого. О Бьерне говорили тихо, будто опасаясь подслухов. Иногда называли его сыном Горма, – иногда – Губителем Воинов. На эти рассказы Сигурд смеялся, а Тюррни, раздеваясь ко сну, презрительно фыркала:

– Сын Горма давно погиб в восточных странах. Он никогда не вернется в Норвегию.

Однажды Гюда отважилась возразить. Складывая нарядную юбку Тюррни в большой, забитый нарядами сундук, она произнесла:

– Но люди говорят, что он и пришел с востока, даже привел с собой какого-то конунга.

– Ты сама с востока, – сурово глянула на рабыню Тюррни. – Ты знаешь человека по имени Бьерн Губитель Воинов, сына свободного ярла Горма?

– Нет, – признала княжна.

– Может быть, ты знаешь молодого конунга из ваших мест, который хотел бы служить Черному Хальфдану?

– Нет, – сказала Гюда.

– Тогда зачем ты болтаешь глупости? – завершила разговор Тюррни, залезла под мягкое одеяло, зевнула и сомкнула веки.

Вернувшись в избу для слуг, Гюда долго не могла уснуть – ворочалась с боку на бок, думала. Когда-то она страстно, всей душой ненавидела Орма, потом столь же страстно желала себе смерти, а теперь жила, слушала урманские сказки, болтала с финской рабыней, смеялась, спорила с Тюррни… Все изменилось, и, наверное, теперь она даже не стала бы противиться объятиям Орма – он по праву был ее хозяином, и лечь с ним было спокойнее и лучше, чем с каким-нибудь незнакомцем. Рассматривая толстую балку на потолке, княжна гадала, когда вернется ярл, и почти ждала его возвращения…

Утром она, мятая и усталая после ночного бдения, отправилась на пастбища. Шли, как обычно, с Флоки. Все было как всегда, изменилось лишь одно – едва глотнув молока из предложенной пастухом плошки, Гюда почувствовала тошноту. К горлу подкатила рвота, нехорошо заплескалась во рту.

– Что с тобой? – Флоки отложила плошку, склонилась к княжне и вдруг ахнула, прикрыв ладошкой маленький ротик: – Великая Фрейя!

Гюда не понимала.

– Тебя и впрямь бережет сама Хлин! – завистливо выдохнула Флоки, погладила Гюду по плечу. – Непременно расскажи новость Тюррни. Она даст тебе легкую работу, ты будешь хорошо есть и спать, сколько захочешь…

Гюда растерянно моргала. От неожиданных слов Флоки ее даже перестало подташнивать.

– Почему? – спросила она. Флоки засияла улыбкой:

– Какая ты глупая! Если у тебя родится мальчик, то Орм может посадить его на колено [169]и назвать своим сыном. Тогда ты станешь уважаемой женщиной, может, даже не рабыней…

– Родится мальчик? – переспросила Гюда и охнула, опешив. – Ты говоришь, что я ношу ребенка Орма?

– Да, да, да! – пропела Флоки, схватила Гюду за руки, стащила с камня, пританцовывая, закружила: – Радуйся, ты – мать будущего ярла!

Перед глазами Гюды вертелась желтеющая зелень пастбищ, белые пятна козьего стада, небесная синева. Все краски осени сливались в одну длинную, пеструю, смазанную ленту. «Может, правда, так даже лучше… » – поддаваясь радости Флоки, подумала Гюда и прошептала, вслушиваясь в непривычные слова: