Ина Голдин - Игра в классики на незнакомых планетах

– Если б не моя работа, – говорила дама, – я б сама с таким удовольствием сюда переехала! Ну посудите сами, разве можно это сравнить с го…

В этот момент до нас донесся крик. Отчаянный, ненавистный, во все легкие; так кричат люди, доведенные до предела.

– Мало вам? Еще надо, гады? Не хватило? На, берите, вот вам, упейтесь! Пейте, упыри, когда вам уже достанет! Вот вам, пся крев!

Голоса я сначала не узнал – у Домбровского не в привычках было кричать, как истеричная девица. Когда я добежал до кабинета, Радевич уже скрутил его, заломив руку за спину, прихлопнул рот.

Но было поздно, в хор вступил Антич. Теперь он схватил скальпель и не глядя колотил себя лезвием по запястью. На тоскливо-желтый, выскобленный пол кабинета летели яркие капли.

– Вот, берите, залейтесь, курвы, чтоб вы с этой кровью сгнили, чтоб вы…

Этого я сам обезвредил, только искра уже пошла: кто-то тут же подхватил, малышня запищала, девчонки завыли, кто-то еще попытался цапнуть скальпель. Сестричка помладше испуганно вжалась в стену, белая косынка съехала набок. Старшая деловито сгребала со стола пробирки, чтоб не попали под горячую руку.

– Тихо! Тихо, сказал!

Лина в дверях отпихивала прибежавшего на помощь шофера.

– Молчать! Спокойно, я сказал! А ну!

Через пару минут все стихло. Домбровский перестал вырываться, обмяк и уставился в стену. Антича я тоже отпустил. Лина утешала расплакавшуюся малышню. Сестричка отлепилась наконец от стены, но и у нее глаза были на мокром месте. Из-за водительского локтя в дверь протиснулся Белта и стоял молча.

– Да что здесь произошло?

– Мальчик, – испуганный взгляд на Домбровского, – у него вена исколота, брать неудобно… ну я у него попросила… может, другую руку… а он…

– Ну тише, тише. – Мне хотелось поправить косынку на ее светлых волосах. Стой; не до этого сейчас.

Мальчишек заперли. Дама-попечитель тут же прекратила восторгаться и стала мне выговаривать:

– Вы должны понимать, попечительский совет долгое время закрывал глаза на… некоторые нарушения. Скажем, отсутствие охраны здесь выглядит просто вопиющим. Не мне же вам рассказывать о врагах Державы.

– Действительно, – сказал я. – Не вам.

Она поджала губы:

– Мы сносили это, потому что ваш интернат казался нам образцовым. Но после сегодняшнего инцидента… не стану скрывать, вы меня огорчили. Если такое повторится, мы должны будем принять меры…

Я наконец усадил ее в машину, а сестры все еще возились в медпункте. Я собрался было идти за ними, но тут старшая выбежала сама.

– Час от часу не легче, – сказала она, поравнявшись со мной. – У меня две пробирки с кровью пропали! Мы с Анной обыскались, по сто раз все пересчитали. Как я отчитываться буду, господин директор? Ну я понимаю, сережки у меня увели в прошлый раз, но кровь-то им зачем?

Вот жара поднялась. Душно, и нигде не укрыться. Задернул занавески, а солнце настырно лезет в окно. Сияет, слепит, даже мошкара попряталась. Хорошая погода, так ее…

– Что ж вы, сволочи, делаете?

Они молчали. Антич сидел пристыженно, голову в плечи втянул, смотрел на свои колени. Домбровский поскребывал ногтями по бинтам, на меня не глядел.

– Вы вообще соображаете? Старшие корпусов, скажите на милость. Опора и надежда. Так всех подставить…

Молчат. Муха пробудилась, жирная, ленивая, прошлась по краешку стола. Взлетать не стала.

– Вы понимаете, что будет, когда сюда нагрянет комиссия? Серьезная, а не из города.

– Простите, пан директор, – хрипло сказал Домбровский.

– Этот интернат просто закроют. А вас, паны мои хорошие, отправят в городские школы. И ладно вас, по вам школа и так плачет – а малышню-то за что?

– Простите, – сказал Домбровский.

– Я прощу… А остальные вас простят, как думаете?

Антич – громоздкий, с пробивающимися усами Антич – вдруг заплакал в голос. Дитя малое. Домбровский ожесточенно чесал перевязанную руку.

– Прекрати! Бинтов на вас переводить еще. А если б артерию задел, недоумок? А ты пошел вон, баба истеричная. Знаешь, куда идти. Ох, вы у меня насидитесь… Домбровский, стой.

Он остановился машинально, все так же пряча взгляд.

– Я виноват. Я не подумал.

– Ты пробирку с кровью взял?

Тут он вскинулся:

– Мне-то зачем?

И на миг глаза прикрыл – будто понял что-то – и испугался.

– Так. Белта, значит?

– Белта? – идеально-невинный взгляд. – Зачем это Адьке? И вообще… он не вор. Вы же знаете, пан директор.

Вор не вор… а против некоторых искушений натура бессильна. Что ж, спросим у Белты.