Ина Голдин - Игра в классики на незнакомых планетах

Ольга Славникова как-то назвала Россию страной победившего постмодернизма. Вот и меня он стороной не обошел. Я очень люблю Шекспира и отдельно – «Гамлета»; когда-то я хотела написать по нему «альтернативную историю» (это желание вообще многих авторов не обошло). Не получилось, но частично из него зародилась идея «Пепла на укреплениях» – второго моего романа в работе, который, я надеюсь, мне удастся когда-нибудь дописать. А когда еще начитаешься Стоппарда и наслушаешься на лекциях про Беккета, а потом возьмешь, да и съездишь в Данию… хочется создать что-нибудь такое вот, без всякого смысла и слегка похожее на бред – но зато про Гамлета.

Остланд, Южный регион

– Так значит, – говорю, – ты не видел, как воспитанник Белта укусил учителя?

– Не. Ниц я не видел, пан директор.

Смотрит в угол стола, странно как-то повернув голову, лицо тупое, как коровья морда. Толстые губы сжаты, для ответа на вопрос расклеиваются медленно, сжимаются снова.

– Ты же сидел со всеми на уроке. Как же ты мог не видеть?

– А я… в окно смотрел, пан директор. Там эти… птички.

– Птички, – говорю. Взять бы розог да выбить из них этого «пана»… пока не дошло до чужих ушей. Так ведь не выбьешь.

– Аха, – просиял. – Птички, пан директор… Спивают.

– Вон, – говорю. – Марш.

Со следующего еще меньше спросу – хотя по этому сразу видно, что белая кость. Один из самых старших в интернате, помнит еще отца и отцовские заветы. Франт с черными, непроглядными глазами. Жулья тут хватает, но этот – не жулье. Хуже.

– Дозвольте спросить, пан директор, – начинает прямо с порога. – Слухи о проступке воспитанника Белты… это вам пан учитель пожаловался или… непроверенные источники донесли?

– Сядь, Домбровский.

Садится. Прямой, как палка. Смотрит в глаза. А за окном и правда птички. Трещат оглушительно. Весна уже совсем.

– Ты, – чеканю, – видел, как воспитанник Белта напал на учителя?

– Я ничего не видел, пан директор. К сожалению, в тот момент я отвлекся от учебы. Как это ни прискорбно.

– И чем же, – спрашиваю, – ты отвлекся?

За окном птицы, скоро вечер наступит, Лина на веревке вывешивает бесконечное белье. Лучше б мне сидеть да смотреть на Лину, как она тянется, чтоб прицепить на веревку латаные подштанники.

– Я, с позволения пана директора, читал под партой некий роман. Какой – не скажу, ибо мне приличия не дадут…

Какие тут романы… В такой глуши и скудный запас школьной программы уже исчитан до дыр. Цесарь их знает, что это за отношения. Вроде бы внутри группы и колотят друг друга, и подлянки делают, и воруют – но перед начальством запираться будут до конца – если свой.

– Ты же его знаешь, Домбровский. Он же мухи не пристукнет лишний раз. Если там что-то серьезное было…

В первый раз глядит на меня без позерства:

– Ну честно, не было ничего. Пан учитель же не пожаловался? А непроверенным источникам… вы не верьте так уж.

– На вас пожалуешься. Вы бедного учителя с первых дней запугали.

– Мы не пугали, пан директор, – опять глаза непрозрачные. – Он приехал пуганый. А Белту вы оставьте. Не трогал он никого.

– Свободен. И вот что, Домбровский…

– Так, пан директор?

– С этого момента любой, кто скажет мне «пан», получит двое суток карцера. И передай это тем, кто там у двери.

– Обязательно, – вежливый кивок, – пан директор.

Непроверенный источник прибежал полтора часа назад, отчаянно крутя хвостом желтого, штопанного-перештопанного платья, унаследованного от пропавшей сестры. Вертелся, охал и ахал, рассказывая, как «Белта господина учителя за руку – хвать! А оттуда кровь как ливанет, ой-ой!».

Господин учитель, конечно, жаловаться не пошел – стоик. А разбираться надо все равно. И Белта в расстроенных чувствах, похоже, исчез со двора. Будет ему, голубчику, еще и за отлучку…

Появился он, когда совсем уже стемнело и я, кляня все на свете, собирался идти его искать – мало ли, близко лес, речка и деревня, куда эта группа голодного сопротивления недавно наведалась, – там с ребятами давнишние счеты…

Появился. Сам по себе забрел в кабинет, встал по стойке смирно, свесив голову. За окнами давно легла темнота, Лина погасила у себя окна, и птицы видели десятый сон.

– Извините, – говорит тихо.

– За что же, позволь узнать?

Вот к этому парнишке княжеский титул вообще не лепится. От предков только и осталось, что темные волосы. Курносый, глаза непонятного цвета, лицо простоватое. Адам Белта, десять лет, отец повешен за преступление против цесаря…