В. Бирюк - Найм

Нанять её за деньги — невозможно. Зачем деньги смерти? «Гроб — не мерседес, багажника не имеет» — постсоветская народная мудрость. Испугать… пробовал. «И смертью смерть испугав»… Не пугается. Какую-то фанатичную идею? Да она сама — такая идея! Фундаментальная. «Жизнь и смерть»… Причём не какого-то конкретного «Хоакина Мурьетты», а вообще — любого и каждого. А что в мире вообще, кроме этого, есть?!

А вот если ей это понравится… Или, хотя бы, просто интересно будет, любопытно… «Служба из любопытства»… «Нация эмигрантов» о таком не рассказывает. Может, это их «великая национальная тайна»? Не, не похоже. Скорее — это наша «великая национальная тайна». «А что будет если…?» — непрерывный вопрос в многострадальном отечестве. Но если я прав, то… иметь в хозяйстве собственную смерть… функционально. Хоть просто: «Чтоб перед глазами была».

Нет уж, не надо «из-за угла». Лучше — «лицом к лицу» или — «грудь в грудь»… Насчёт груди… Да и вообще, в тазике она выглядит… привлекательно. «По двору боярской усадьбы голая фигуристая „костлявая“ гонялась вприпрыжку за малолетним владетелем. Потрясая его своим бюстом»… Размечтался…

Так, а что я наблюдаю вот на этом дворе, на Гостимиловом подворье? Сплошной Лебедев-Кумач пополам с Дунаевским. В формате «Детей капитана Гранта»:

Что мы и имеем. «Кто весел — тот смеётся». Но — тайком. Тихое веселье. Такие… смешки за спиной: Рябиновские мужички у Гостимила за спиной над ним посмеиваются. И насчёт своих игр с его жёнкой, и насчёт его вчерашней ошибки. Как он отвернётся или отойдёт — бабёнку его прижимают. Тут пощупают, там потрогают. А чего «нет»? Она ж не кричит. Только ойкает да ахает. Отскакивает резко от каждого щипка-хлопка-прикосновения. Оглядывается так… удивлённо-недоуменно. Как блондинка в ЦУМе на проспекте Шота Руставели в Тбилиси.

А мужикам — в радость. Развлечение. Такой… вариант игры в жучка. Когда вокруг десяток шаловливых мужских ручонок, и все тянуться подержаться…

— Ну-ка, угадай — кто? Угадала? Призовая игра: лап-лап.

Гостимил походил по усадьбе, покрутил головой. Чувствует — что-то не так, а понять не может. Жена дёргается, но помалкивает, а эти… гребуны честными благородными глазками на него смотрят. И давятся от смеха. Наконец, он не выдержал — плюнул, пошёл спать, бессонная ночь сказывается. А жене — нельзя. По дому «всегда есть место подвигам», которые именно сейчас надо сделать. Двор-то подмести и на другое утро можно, а вот живность покормить или варево какое сготовить…

В любой артели по трудодням считать — у поварихи всегда больше всех получается. Что мужиков кормить, что сталь варить — непрерывное производство. В России доменные печи работают от войны до войны. А кухонные — и в войну работают. А возле печки — хозяйка. Каждый день, всю жизнь, без отпуска, выходных и выслуги лет. Не, я бы так не смог, я бы с тоски повесился. А они находят в этом смысл и удовольствие, всякие разности придумывают, друг перед другом хвастаются, книги читают, рецепты изобретают и собирают… «Работа на унитаз». Как писал Макаренко о Куряже: «сотни видневшихся над обрывом детских задниц были заняты перерабатыванием совцосовских миллионов в продукт, из которого уже ничего сделать нельзя». Там большая кухня была — на восемьсот едоков.

Вот уж точно: какое бы дело ежедневно ни делал — полюби его. Или — вешайся.

С другой стороны, с моей позиции промежуточного этапа между обеденным столом и нужником — хорошая стряпуха — это очень здорово. Одно из 3–4 настоящих удовольствий в жизни. А уж что может сделать плохая хозяйка со своей семьёй!.. Даже не по злобе, а так просто — по неумению да по лености… Ни один, даже самый изощрённый палач не может организовать человеку такие бесконечные муки мученические, как просто повариха. И это не только про желудок с кишечником. Чуть сдвинуть диету и наступает, например, «мерцающий идиотизм». С утра, вроде бы, чувствуешь себя человеком. Чего-то хочется, что-то получается. А после обеда — «боров откормленный». Пригоден только для «сала натопить». И, что самое скверное, это — начинает нравиться. А что делать, если жена вкусно готовит?

Всё-таки ресторан — «публичный дом для женщин»: место получения удовольствия от ощущения «не я это готовила, не мне посуду мыть». И для тех несчастных, кому с женой не повезло.