В. Бирюк - Найм

Ахнула от второго, когда капли и кусочки, выдернутые из тела замедленным потягом кнута после удара — полетели по двору. И — проглотила, поперхнулась своим «ахом» — от пятого. Потому что в полной тишине — даже дыханье все затаили, был слышен негромкий короткий хруст ломаемого позвоночника.

Короткая пауза, в продолжение которой Ноготок отжимает от крови свой кнут, пропуская его через рукавицу на левой руке, и дикий крик:

— Ироды! Убили!

Толпа начинает шевелиться, подыматься. Мои… Ивашко, Потаня делают инстинктивный шаг навстречу этому движению, нарастающему шуму толпы. Молодёжь, наоборот, инстинктивно отшатывается. Все поднимают оружие. Даже я совершенно автоматически выдёргиваю шашку из-за спины. Ещё не понимая, что будет, не представляя последствий. Просто, чтобы… заглушить этот всплеснувшийся вал человеческих голосов, остановить волну подымающихся человеческих тел. Сейчас они все как… кинуться.

Ноготок бьёт кнутом. Кнут идёт сбоку, по длинной дуге, в сторону от толпы на уровне их голов, как-то хитро заворачивается, не захватывая толпу, проходит над людьми, заставляя их опускать головы, но не касаясь ни одного из них. Фол — узкий ремень на конце, обгоняет тело кнута, сворачивается в колечко перед лицами первого ряда. Крекер — пучок волос из конского хвоста на конце фола, закручивается ещё сильнее, щёлкает, пройдя звуковой барьер, и весь кнут как-то складывается, хлопает, встретившись сам с собою. Останавливается в своём, длинном, завораживающем как движение змеи, полёте. И опадает на землю. А в лицо людям летит град капель. Капель крови.

Толпа вздрагивает. Содрогается. Отшатывается. Кто-то спотыкается об соседа, заваливается, падает. Задние ещё пытаются подниматься на ноги, передние — замерли. Ноготок, не отрывая равнодушного взгляда от покрытых пятнами кровавых брызг лиц, снова начинает неторопливо протягивать кнут через левую руку. Рядом со мною Ивашка делает пару шагов вперёд и прокручивает саблю. И я, без всяких мыслей и планов в голове повторяю его движение — два шага вперёд, круговой мах клинком справа от себя. Слева делает два шага Сухан, опускает рогатину. Неудобно — не с той ноги. Он делает ещё шаг — такая стойка более привычна для него. На другой стороне толпы, со стороны ворот, слышится резкий выдох. И второй. Чимахай вспомнил о топорах у него в руках. Круговой мах правой, такой же — левой. Готов делать мельницу. «Из кого тут щепы по-накрошить?». И остальные вышли из ступора — перехватили оружие поудобнее, переступили ногами, чуть сдвинулись. Ну что, ребята, режемся?

Нет. До полномасштабной скотобойни моя Пердуновка ещё не доросла. Не в этот раз. Сверху раздаётся голос Чарджи:

— Эй, воротники! Ворота открывайте. Владетель пришёл. Аким Рябина комонный и людный.

Молодец, дедушка. Очень своевременно нарисовался. Молодёжь, рассовывая спешно за пояса эти непривычные прусские топоры, кидается вынимать брус, распахивать створки ворот. Коробецкие в полуприседе гуртом сдвигаются в сторону, очищая проход для верховых. Кого-то, из пятящихся на него, Чимахай похлопывает своими топорами по плечу плашмя, те оглядываются: «А? Чё?», и все опускаются на колени.

За открывающимися воротами — пяток верховых, полтора десятка лошадей и два десятка пеших. Всё это вваливается во двор. Впереди на своей белой кобыле — сам Аким Янович. Сплошное дежавю. Если он ещё и спросит как в прошлый раз… Спрашивает. Вместо «здрасьте»:

— Что за срачь развели? Почему трава красным крашена? Вам что, куриц резать негде?

Мда… Многое меняется, но не вопросы Акима Яновича. И это радует — возникает ощущение надёжности, повторяемости и предсказуемости. Если он и дальше дежавюкать будет… Увы — даже и Аким Рябина адаптируется к реальности. Внимательно оглядев подвешенного на перекладине, тёплого ещё, кровоточащего мертвеца — «парное мясо лохмотьями», толпу стоящих на коленях с другой стороны парней, Аким вздыхает и выдаёт:

— Ну никак тебя без присмотра оставить нельзя… эхе-хе… сразу кровищи понаделаешь,… будто зверь лютый… Повод прими.

Ну и связочки у деда. «Присмотр» и «зверь»… Я так растерялся, что чуть его кобыле своей шашкой в морду не заехал. Убрал, поддержал, помог слезть с коня.

У деда повод на кисть намотан, сам он ни слезть, ни залезть не может — руки в повязках. Пока слезал — я его за колено, за пояс, за подмышки поддерживал — нормально. Как на землю стал — сразу плечами дёргает, типа девки нецелованной: «не трожь меня за везде». Яков сам слез, но сразу к завалинке — стоять ему больно. А Ольбега пришлось ловить — кидается с седла на шею не глядя. На меня не глядя — от мертвеца глаз не отводит.