Александр Сальников - Революция 2. Начало

Ладонь помимо воли скользнула в карман шинели. Пальцы сами по себе распустили узелок и выудили из платка фигурку, намертво стиснув ее в кулаке.

Не в силах бороться с собой, государь только и смог, что схватить ртом пропитанный ладаном воздух и…

Не было комнаты с низким потолком. Не было уже вызывающих приступы паники желтых полосатых обоев. Николай оказался вдруг в царском поезде. Зелень отделки выдавала штабное купе императорского вагон-салона.

— Ваше величество, двигаться дальше совершенно невозможно! — услышал он.

Видение обрело четкость. Перед Николаем стоял взволнованный и растрепанный дворцовый комендант Воейков.

— Станции захвачены бунтовщиками!

— Мне срочно нужен телеграфный аппарат, — собственный голос показался императору чужим и трескучим. — Какая ближняя станция со связью, Владимир Николаевич?

Генерал-майор облизал губы:

— Псков, ваше величество! У нас там остались верные части генерала Рузского.

— А Гатчина? — Сердце нехорошо кольнуло. Николай автоматически тронул газыри на черкеске. — Луга?

— Заняты, ваше величество, — опустил глаза Воейков.

— Поворачивайте поезд, — глухо приказал Николай. Когда дворцовый комендант вышел, он прошептал: — Стыд и позор! Стыд и…

— Позор, — подхватил голос Распутина.

Император вздрогнул и вновь очутился в часовне.

— Господи помилуй, господи поми-и-луй! — заканчивал отходную молитву священник из лазарета Вырубовой. Отец Александр отслужил литию. Присутствующие осенили себя крестным знамением.

— Тебе нехорошо, Ники? — встревожилась супруга, видя стоящего столбом государя.

— Жар, — рассеянно ответил Николай. Потом тряхнул головой и громко объявил: — Откройте гроб! Я хочу попрощаться!

Вокруг разом засуетились. Отодвинули крышку. В аромат ладана едко ударил химический запах. Императрица коротко охнула, но все же нашла силы положить на грудь Распутина подписанную всеми икону.

Государь подошел к Другу последним.

Борода и волосы Григория были гладко расчесаны. На лицо даже нанесли грим, но он плохо скрывал трупное почернение, раны и синяки.

— Прощай, мой друг! — прошептал Николай.

До крови закусив щеку, он через силу вынул из кармана руку. Завернутый в платок Кот оказался под пропитанной бальзамом ладонью Распутина.

— Он больше мне не понадобится, — одними губами проговорил император. — Я смог его победить. Только сегодня. Смог. Прощай, друг мой. Спасибо и прощай.

Тихо горели свечи. Собравшиеся глядели на Николая, боясь пошевелиться. Со стороны казалось, будто государь молится.

Российская империя, Петроград, февраль 1917 года

Предчувствие бунта пропитывало город.

Ощущение близкой катастрофы стояло в морозном воздухе. С утра возле булочных и пекарен выстраивались длиннющие хвосты. Нервные люди твердили, что хлеба уже не хватает, а вскорости и вовсе наступит голод. Что со дня на день введут карточки, да и то выдавать будут по четверть булки в руки.

Умудренный житейским опытом, Соломон повесил на витрины лавки глухие ставни и перестал пользоваться парадным ходом.

Погромы не заставили себя долго ждать.

За день до отъезда императора в Ставку толпа с Петроградской стороны двинулась по улицам и с криками: «Хлеба! Хлеба!» блокировала бакалеи и мелочные лавки. Празднование Дня работницы и вовсе завершилось стычкой с казаками и полицией. Афишные тумбы и фонарные столбы забелели прокламациями и призывами к всеобщей забастовке, назначенной на двадцать четвертое февраля.

Не дожидаясь, пока в городе объявят военное положение, Соломон затребовал внеплановый сеанс связи с сэром Уинсли.

Последний раз он общался с Безумным Шляпником в конце декабря.

Сэр Уинсли был недоволен и оттого особенно резок. Шломо вкратце пересказал минувшие события. Сообщил, что обшарил каждый закоулок опустевшей распутинской квартиры. Но итог доклада был неутешителен — единственной фигуркой, которую удалось заполучить, оставалась Саламандра.

Правда, при упоминании о странной коробочке, похожей как две капли воды на футляр от Орла, сэр Уинсли оживился. Несколько раз уточнил — видел ли Шломо, что находилось внутри. Соломон мог поклясться чем угодно, коробочка была пуста. Но клятвы не убедили Шляпника. Он спросил, запомнил ли Соломон того подполковника, а потом замолчал.

Сэр Уинсли молчал так долго, что Шломо подумалось об оборванной связи. Наконец Шляпник подал голос: