Мария Галина - Совсем другая сторона

Очень мило.

Он рассказал мне свою историю. Она была такой же простой, как и моя — он попал сюда, правда, раньше — несколько лет назад, и несколько раз ходил по Проходу взад-вперед, пока не убедился, что на той стороне делается совсем худо. Он очень быстро набрел на факторию леммов и осел здесь — не нужно было беспокоиться ни о куске хлеба, ни о крыше над головой — сказал он. И потом, здесь безопасно. Кочевье обходит факторию стороной — может, чуют своих, а может, боятся — леммы, когда их много, умеют делать всякие штуки. Насылать страх, например. Или всякие видения.

— Ты тут работаешь?

— Зачем? — удивился он, — Они же этого не требуют. Работают те, кто хочет работать, кому нужно что-нибудь получить от леммов. А тем, кому ничего не надо — зачем им беспокоиться? Леммы никого не прогоняют.

— Леммы физически никого не могут прогнать, ты же это знаешь. Они не могут сделать никому плохо. А ты этим пользуешься.

Дорк усмехнулся.

— А что тут такого? Если эта куча баб настолько хорошо ко всем относится…

— Баб?

— Они все самки, ты разве не знала? Тут нет ни одного мужика. Они сами себе рождают детенышей, раз в жизни — иногда одного, иногда двух.

Значит, леммы — партеногенетические самки. Вообще-то, я и сама могла бы догадаться. Эта способность к эмпатии, эта чересчур стабильная цивилизация — все это явные признаки женской культуры. Тем более, что они принадлежат к пресмыкающимся — а ведь даже на той стороне есть несколько видов ящериц, у которых до сих пор не могли найти ни одного самца.

Дорка, похоже, все это особенно не интересовало.

— Тот тип, который привел тебя сюда — ты с ним живешь?

— Да, — сказала я, — и в его доме. Он, кстати, отрабатывал его тут, у леммов.

— Тогда какого же черта он привел тебя сюда?

— Леммы сказали, что его ищут. Отряды с той стороны. Которые набились сюда, когда там стало совсем плохо.

— Ну, долго они тут не продержатся. Я слышал, среди них уже Болезнь.

— Похоже, они потому его и ищут. Когда там началась Болезнь, они видимо, перепугались, попробовали рвануть обратно и обнаружили, что Проход закрылся. А кроме Xаарта никто из местных, по-моему, на ту сторону не ходит. Они, наверное, решили, что это просто какой-то трюк, что есть какой-то способ вернуться назад, просто они его не знают и что можно как-то выколотить эти сведения. Они напуганы и на все готовы. Если они не найдут Xаарта, они начнут прочесывать город — в поисках того, кто мог бы их вывести на ту сторону. А что они при этом никого щадить не будут — сам знаешь.

— Что стоит местным вооружиться и загнать их в какую-нибудь дыру, а там перестрелять? Не понимаю, почему они этого не сделают?

Теперь удивилась я.

— Разве ты не знаешь? Тут никто не способен к насилию. Они по-моему, в массе своей и обороняться не могут.

Он вздохнул.

— Это-то я знаю. хотел бы я знать — почему?

— А как по-твоему?

Он задумчиво сказал:

— Я думаю, это Болезнь. Они больны уже с рождения. А она что-то меняет в мозгу. Они же все тут не в себе, ты заметила?

— С нашей точки зрения — да. И мы, с их точки зрения, наверное — тоже.

— Ну, мы-то здоровы, — сказал он.

— Ты так думаешь?

Он прошел вглубь моей ниши и устроился там. Я сказала:

— Ты напрасно это делаешь. Это все-таки, мой дом.

— Перестань, — сказал он. — Кто тут серьезно смотрит на такие вещи?

— Я смотрю. Это мое дело.

Он хихикнул.

— А если я не уйду, что ты сможешь сделать?

Я сказала:

— Ничего. Но если ты будешь уж очень настаивать, сюда сразу придет парочка леммов. Они хорошо ко мне относятся. И не любят, когда кому-то рядом плохо. А что они умеют делать — сам знаешь. А когда вернется Xаарт, он с тобой тоже разберется.

— Он не будет возражать, — уверенно сказал Дорк.

— Если я сама захочу — то нет. А если пожалуюсь, то будет.

Дорк неохотно поднялся. похоже, с леммами я нечаянно попала в точку — он уже несколько лет прожил здесь и отлично знал их возможности. Я подняла глаза и действительно увидела лемма — он стоял в дальнем коридоре. Как можно на несколько лет добровольно заключить себя в тюрьму, пусть даже безопасную и изобильную, и жить бок о бок с существами, которых ты не понимаешь и боишься — не знаю.

В остальном здесь было спокойно. С Дорком у меня больше не было никаких сложностей, а отношения сложились вполне приятельские. И действительно, хорошо, когда есть с кем поговорить в мире, где никто никем не интересуется. Я ходила работать на этом странном конвейере, по нескольку часов в день, ела обычно вместе с леммами, в их помещениях и даже несколько раз видела иx детей. Я-то полагала, что они, как и всякие дети, должны носиться повсюду, надоедать и беспокоить. Ничего подобного. Они сидели, уставясь в пространство — миниатюрные копии взрослых, иногда кто-нибудь из них вставал — всегда с определенной целью, никогда — просто так. Думаю, все воспитание заключалось в том, чтобы постоянно держать их в психологическом поле. Может, няньками как раз и были те леммы, которых я находила неподвижно сидящими в нишах совсем на другом конце фактории? Не знаю.