Людмила Астахова - Другая река

– Прокляну, – грозно молвил Терриар. – Сделаешь только шаг за порог – прокляну.

– Отец! – взвыл Тор. – Да за что же?!

– Не перечь отцу!

От дедова шлепка ладонью дубовая столешница застонала.

– Нечего со мной как с мальчишкой разговаривать! Нашли кого воспитывать!

– Ты и есть мальчишка, – прорычал отец. – Хочу – уйду, хочу – останусь? Тебе в родном доме плохо стало? Зачем тогда вернулся? Материнское сердце терзать?

– Дед, ну ты хоть ему скажи…

– Чего я должен сказать? Что я не узнаю своего внука?

– А ты меня хорошо знал? Когда я ушел, мне еще двадцати не было…

– И вернулся таким, каким ушел, – махнул рукой Терриар в сердцах. – Опозорил чужую жену, толком ничему не научился, ты… ты… даже жениться не сподобился.

Торвардин взорвался негодованием.

– На ком жениться? На девчонках-писюхах, которых через день водит в дом Ламалирр?

– Ты забыл, что Лионан замужем? У нас не бывает временных браков, как у эльфов, – напомнил дед. – Если бы ты хотел начать нормальную жизнь, то давно бы уж выбрал себе девушку. Да за тебя любая бы пошла. Никто не глянул бы, что ты полжизни угробил на чужбине.

– Вот именно. Ежели бы хотел жить нормально… – с нескрываемой досадой фыркнул Терриар.

Как ни обидно слышать такое от родного отца, но прав родитель. Нормальная жизнь для тангара – это семья, жена, дети, исконная вера, доходное ремесло. Но Тор не сделал и шага в нужном направлении. И Лионан тут ни при чем.

– Отец, послушай, – сказал терпеливо Торвардин. – Я пятнадцать лет жил своим умом…

– А я о чем!

– Я взрослый давно. Мне скоро сороковник стукнет, и указывать мне, как жить, чем заниматься и кого в жены брать, поздно.

– Ты слышал? – прошептал убитый наповал словами сына Терриар, обращаясь к Энардину. – И это нам тангар говорит! Ты своего отца до его смертного часа слушался беспрекословно, хоть уже сам внуков завел, я против твоего слова не пойду. А он, вишь, взрослый! И никто ему не указ! Да тангар ли мой первенец? Или это оборотень к нам явился? Торвардин, ты, часом, не в человека превратился?

И снова прав папаша. Сколько исконного тангарского послушания осталось в Торе? Это для лангеров, для эльфов и людей он весь из себя тангар. А среди своих чужак чужаком.

– Мне стыдно соседям в глаза смотреть. Давно ль ты в храм последний раз ходил? Часто ли возносил хвалу Священному огню? – продолжал вопрошать отец. – Можешь не отвечать, я и так знаю.

– Я сохранил свою веру!

– Так что ж ты теперь ведешь себя как безродный бродяга?

Разговор мало-помалу утрачивал черты диалога и превращался в обвинительный приговор. Оказывается, не так уж и порадовал родительские сердца блудный сын, когда шагнул на порог отчего дома.

– Значит, так, дитятко, – твердо заявил Энардин. – Воля моя нерушима. Либо ты воссоединяешься с нами навсегда и снова станешь тангаром не на словах, а на деле, то бишь женишься, остепенишься, займешься делом. Либо… – старик тяжко вздохнул, – уходи куда хочешь и не возвращайся. Никогда. Мы отплачем по тебе как по мертвому и станем жить дальше. Проклинать тебя никто не станет, но и возврата уже не будет. Решай.

Суров был тангарский патриарх. Однако так заведено исстари. Паршивую овцу из стада вон, чтобы породу не портила и не вводила в искушение следовать неверным путем на общую погибель остальных – слабых и юных. Ни для кого не будет исключения, ни для героя, ни для смутьяна.

Плечи Торвардина поникли, как от невыносимого бремени. Знал, знал ведь, что не сможет стать прежним, не сможет беспрекословно слушаться старших сородичей, не сможет забыть, что был равным среди равных, не сумеет вычеркнуть из жизни пятнадцать лет, наполненных свершениями и событиями, а еще отказаться без сожаления от собственного трудного опыта. Даже ради Лионан.

«Придумал себе женщину, да еще и разобиделся, что оказалась она не выдуманная, а настоящая, честная и мудрая, – с тоской подумал Тор. – Видно, прав был Унанки, когда говорил, что нельзя вернуться таким же, каким ушел».

– Не могу я гнить здесь, – выдавил он из себя и медленно повернулся к отцу с дедом. – Хотите – проклинайте, хотите – хороните, но я все решил для себя.

Встал и ушел, тяжело ступая по скрипящему полу.

– Кто бы знал, Мэд, что мы с тобой окажемся в равном положении. Ты – изгнанник, я теперь тоже, – сказал он Малагану. – Вот оно, оказывается, как бывает.

– Ты привыкнешь, дружище, – грустно улыбнулся эрмидэец. – Я же привык. Они тебя все равно любят и будут любить.