Татьяна Мудрая - Клятва Гарпократа

И в самом деле полетел.

Вертолет с двумя пассажирами и пилотом — им, естественно, был Бьярни с его привычкой постоянно рулить и разруливать — облетел почти всю северную половину континента и дал им троим убедиться, что не сохранилось почти ничего из высотных зданий ближайшей современности. Отчего-то над плоскостью Нового Йорка одиноко возвышалась двойная башня Международного Купеческого Центра: или то было оплотневшее привидение? Должно быть, в давние времена ему было пожертвовано вдоволь крови…

Города и прочие строения и раньше выглядели коростой на теле Земли, а ныне и эта короста была неопрятна: ровного слоя детрита, как в Европе, здесь пока не наблюдалось. Проплешины с неровными краями, воронки с плоским дном, неряшливые груды чего-то серовато-бурого…

Остальное скрывалось под пологом гигантского, невероятного леса.

— Так мы ничего не отыщем, детишки, — сказал Бьярни, повернув голову со своего места. — Не бронтозавры же здесь водятся.

— Мы хотели бы увидеть пирамиды, — объяснил Филипп.

— Наполеоны, тоже мне. Века глядят на вас с вершин этих пирамид, как говорится.

— Теокалли, — поправила Филиппа. — Совсем другие. Скорее как вавилонские зиккураты в Азии.

— Тогда приземляться надо. Сдаётся мне, что сверху они изрядно позарастали мохом-травою…

— А животные?

— А я?

Бьярни был не зря так самоуверен: против обученного боевым искусствам живого меча не устоит никто ни в Верте, ни в Рутене: разве что такие же клинки, которым, думали все, давно уж нет дела до человеческой возни.

Приземлились они, однако, не в Мексике, а в низовьях Амазонки: нечто подозрительно напомнившее им коническую груду щебня, то и дело мелькало здесь из-за кустов, какими тут служили нормальные деревья. Выбрались из летуна, оставили ему для ориентации кое-что из того, что не влезло в заплечные мешки, и скрылись в глубине зарослей. Добрую половину суток они двигались как бы внутри звериной шкуры с пышным мехом, с жилами лиан. Хотя Бьярни снова оборотился острой сталью и бойко прорезал им всем дорогу в душной зеленой утробе, молодые люди уставали и чувствовали некую жуть. И немудрено: в своем собственном доме и то бывает страшно — если он слишком большой. Ибо пустынная земля выказывала невиданную роскошь и свободу, но казалась голодна по-прежнему: не отдавала, но вбирала в себя своих мертвецов. Там, где они шли, от земли поднимались гнилостные испарения: бродила закваска нового мира, мелкие твари покрывали останки мертвых деревьев и трав сплошным шевелящимся покрывалом

— Земля была дана в дар — и этот дар, наконец, решил обособиться и отгородиться от человеческого беззакония. Природа взяла себе назад свой Путь, — говорил Филипп.

— Это у тебя от утомления, братец, — посмеивалась Филиппа. Как все женщины, она была выносливей.

— Знаешь, Бельгардам, по крайней мере в самом начале, было полегче: они — мыши под сводами, а мы… наверное, просто букашки типа муравьев, которые здесь кишат. Безмозглые. Наверное эти… нас так и воспринимают.

— Кто — эти?

— Верхние. Я что-то улавливаю: будто ментальный ветер.

Некоторое время спустя летун догнал их, и ночевали все внутри титанового корпуса, в скорлупе яйца.

— Только и ожидаем, что некто в простоте душевной захочет на нас поохотиться, — съязвил Бьярни.

Однако ночь прошла без эксцессов.

На следующее утро они пролетели некоторое пространство и снова спустились вниз.

Здесь картина была уже значительно иной.

Вокруг простирались огромные пространства лесов, на удивление чистых и светлых — это касалось даже хвойников, — и болот. Всё поросло густой травой совершенно великолепных оттенков, почти скрывающей жирную черную землю. Болотам редко доставались жертвы: обитатели окраин как-то распознавали опасность по запаху. Сухости и гнили не было также — мертвое разлагалось с необыкновенной скоростью, как бы переходя в состояние первоматерии. Участие в этом принимали муравьи-падальщики той же разновидности, что и прежде, но не такие многочисленные.

В этих лесах преобладали деревья двух видов: с длинным, ровным и мощным стволом и непропорционально малой хвойной шевелюрой и — слегка пониже их — лиственные, чей парик отражал своими цветами, листьями и плодами все четыре времени года. Часть кроны была зеленой и цветущей, другая — красновато-золотистой и осыпалась, давая место тут же набухающим почкам, на третьей зрели округлые плоды. Оба вида как бы сбивались в малые стада одного вида, причем прочие деревья были им по пояс.