Татьяна Мудрая - Мириад островов

Теперь, когда самое страшное было произнесено и спало напряжение, оба собеседника стали держаться друг с другом чуть мягче.

«Могу ли я выдать постороннему человеку то, что папа скрыл от меня самой? Что лучше бы мне ходить с колокольчиком и клюкой по Верту, чем гнить взаперти на Земле? Ведь генно-модифицированная лепра, если она выползет наружу, никакому излечению не поддастся. И угроза слишком страшна».

— Вы хотите сказать, что отец хотел оставить мне… и меня… здесь?

— Судя по всему — да.

«Как мину замедленного действия. А собственно, почему бы и нет? Насчёт меня и то вилами по воде писано. А если другие гости… Зараза не очень липнет к человеку. Мыться как следует антисептиком и не вступать в контакты третьего рода».

— Я хотела бы похоронить отца и поставить хотя бы нохрийский крест. Мы кремируем своих, если хотим отправить на родину.

— Считаете такое скверным, — сьёр Мариньи согласно кивает. — Что же, наша земля охотно его примет — я уже, собственно, отдал распоряжения. Мы никогда не наказываем родню преступившего закон, хотя нередко забиваем гроб наглухо, прежде чем отдать.

— Но потом я попытаюсь уйти одна по морю. Если получится, то вместе со всем своим приданым. И если выйдет — не пересекая насквозь все области.

Эти слова вырываются у Галины словно по наитию.

А благородный пожилой господин тоже видит её насквозь — будто она стеклянная. Словно лишь он для неё чужак, а самому сьёру Мариньи, что держит от короля град Лутению и блюдёт его главный закон, такие непоседливые особы прямо оскомину в мозгах набили.

— Ну отчего же не потянуть время, девочка, — отвечает вполголоса. — Известное дело: человеку везде лучше, чем там, где он сейчас. Глядишь, и выгадаем тебе отсрочку или послабление судьбы.

«Глядишь», но не наверняка — ибо он сам тоже стоит ни на чём. На зыбком основании стоит.

…Потому что земля Вертдом и для своих истых обитателей мало предсказуема и курьёзна. Вроде бы и половинка перевёрнутой ленты — да куда короче другой. Вроде бы остров, да не совсем. Четыре земли — в центре Вестфольд, с западного краю Готия и чуть южнее Франзония, с восточного — Сконд. Омывает их безымянный океан, делимый на три моря. В Готийском море стоят близ берега крутые радуги, дуют мягкие ветры, во франзонских водах шальная волна бьёт о берег, нагоняет рыбу, вымывает янтарь и агаты с сердоликами. Скондия впадает в солёную воду мутными от ярости реками, укрывает взморье чистым белым песком, крупитчатым буро-алым. На самом дальнем востоке Сконда высятся горы и замки — и отчего-то видно их со стороны солёных вод, а достичь нельзя. И те, кто с гор этих спускался, не в воду падали, а на склон рутенской вершины — Эльбруса там, Килиманджаро или Кайлата. Какой кому жребий выпадет.

А ещё есть в самом сердце Верта, у самого Вольного Дома такая невозвратная река, течёт ниоткуда и впадает в никуда, один берег здешний, другой — рутенские Блаженные Поля, и открывается путь по мосту через неё, когда сам захочет…

Галина вздёрнула голову, очнулась. Оказывается, спала — сидя и в присутствии старшего мужчины, вот стыд-то какой!

— Оттого не годится вам странствовать одной, — тем временем говорил сьёр Мариньи, видимо, не заметив её состояния. — Хоть и считал один из рутенских гостей, что здесь как в древнем Эраншахре: девственница с куском золота на голове может пройти весь его от одной границы до другой и не будет никем ни на йоту обижена. Я, как сказал, отправлю с вами Орихалхо: безупречный воин, стоит не десятерых простых землянцев, но доброй двадцатки. Через неделю сумеете собраться?

— Проводить отца думаю послезавтра. А что до самой — уже давно на тюках сплю.

«Жду ареста, высылки или чего похуже».

— Тогда решено. Ждите.

Судя по всему, Галину ни за что не отпустили бы плутать в одиночку. Кисни и чахни на сундуках, словно раб-кощей или скупой рыцарь, по выбору. Служанки взяли расчёт сразу же, как объявили о смертном приговоре, коллеги отца ещё раньше нашли себе дело за пределами города. Поэтому паковать имущество пришлось ей самой, попутно выбирая кое-что поневзрачней на продажу. Надо было продержаться те две недели до исполнения и сколько-нисколько после.

Внутри сундуков, которые попутно работали скамейками, были полотняные чехлы для одежды, такие же, но с поперечными перегородками — для обуви, плоские расписные шкатулки для драгоценностей: не любоваться, прятать в белье. Но и любоваться тоже. Как и расшитыми чехлами, глубокой резьбой на боках сундука, узором древесных жил — на плоской крышке. Даже холстина, которой Галина обтягивала упакованное и запертое, была добротна едва ли не напоказ. Еле иглой насквозь протыкалась.