Array Красная Шкапочка - Жнецы Страданий

Донатос с сожалением посмотрел на лекаря. Будет теперь целый месяц перебирать да описывать горшки с мазями, склянки с притирками и мешки с травами.

Впрочем крефф лекарей безропотно выслушал приговор и спросил:

— Могу я взять себе помощника?

— Обойдешься.

Обережник вздохнул. При мысли о том, что он будет сидеть один в царстве сушеницы, взваров и зелий, вдыхать запах трав и думать о ней , захотелось взвыть. Глава и подумать не мог, насколько жестокое наказание отмерил креффу. А, может, перестать терзаться? Сколько еще таких девок будет, Хранители только знают, а сердце, сердце глупое хоть и встрепенулось, но все одно — понемногу затихнет. Нечего ему вздрагивать и болеть. Прошло и прошло.

Тем временем Глава собрался было уже идти и тут увидел за спиной целителя растерянно переминающуюся Лесану. Девушка приплелась в Цитадель самой последней и теперь терпеливо ждала, когда гнев старшего обрушится и на ее взмокшую под жаркой шапкой голову.

— А, девка! Вот про тебя-то я и забыл! Тебя, голуба, остается только выдрать так, чтобы на всю жизнь запомнила, как ослушиваться! Второго Клесха я тут не потерплю!

— Окстись, Нэд, — вдруг промолвил Донатос. — Чего теперь на девке-то вымещаться?

Выученица вскинула глаза на колдуна — чего еще вздумал заступаться? Не к добру он решил милость свою явить, ой, не к добру. Злость с Лесаны сошла, как шелуха, и девушке вдруг стало страшно. Лишь теперь поняла она, что напала в лесу не на выуча. Это тебе не Фебра по земле валять. Руку на креффа подняла. Да не просто подняла, а едва дух не вышибла. И не просто на креффа. На Донатоса, который один был страшнее всех вместе взятых.

С осознанием этого шевельнулся в душе страх, упругим комком свернулся в животе — тяжелый, обжигающий. Потому что вспомнила Лесана, что она — всего лишь послушница — беспомощная, беззащитная, а ворог ее лютый — наставник. И в его власти сделать жизнь ее до возвращения Клесха самой настоящей пыткой. Да и Клесх-то, когда вернется, порадуется ли такому обороту?

Колдун смотрел в лицо девушке и угадывал мысли, мелькающие в ее глазах. И от этого его собственные глаза вспыхивали торжеством и предвкушением… Хранители, не даст он ей теперь жизни!

— Вымещаться? — переспросил Глава, надеясь, что ослышался.

— А то нет? — ничуть не испугался Донатос. — Ну, засекут ее сейчас и чего? Разве только тебе легче станет. А ее сколько тут уже пороли? Первое, чему послушников учат — боль терпеть. Девка давно к ней привыкла. Ну, выпорешь ты ее, раны целители заживят, да и только. Она ж знала, на что она шла, и готова кару нести.

— Так то ежели заживят! — усмехнулся старший крефф.

— Ну, а коли не заживят, почитай месяц в горячке проваляется, — поддержал колдуна Ихтор.

Глава обвел мужчин тяжелым взглядом и вкрадчиво спросил:

— Не много ли вы, соколы мои, воли взяли? Может вас за языки подвесить да тоже выпороть?

— Ну, спасибо, что хоть за языки… — усмехнулся Донатос. — Наказать девку надо, только она не первогодка, ее столбом уже не запугать.

— Значит, пока в каземат на хлеб и воду, а дальше разберемся, — спокойно ответил Нэд.

Лесана угрюмо побрела в сторону подземелий. На душе было погано. Уж лучше бы смотритель сразу сказал, какая ее кара будет, чем теперь ждать, гадать да томиться. А Нэд, вместо скорой расправы, повесил на девушку куда более тяжкую кару — ожидание. Которое, как известно, иногда страшнее самой смерти.

— Лесанка! Лесанка!

Послушница открыла глаза и с удивлением прислушалась к черной тишине. Ей показалось, будто она задремала, и этот громкий шепот был всего лишь отголоском сна. Вот только задремлешь тут, пожалуй — в такой холодище.

Девушка сидела, сжавшись в комочек на деревянном топчане, прикрытом только прелой соломой.

В каземате было темно и холодно. Так холодно, как бывает только под землей — зябкая дрожь пробирала до костей, и хотя узница зарылась в солому, согреться не получалось. Холод тянулся от стен, забирался под рубаху, прилипал к коже, заставляя ее покрываться мурашками. Даже зубы и те уже отстукивали дробь. Кожух и шапку у девушки отобрали, и теперь она с тоской думала о том, как тепло ей было в зимнем лесу, когда несли хоронить Айлишу, как валил пар из распахнутой одежи, от горячего тела.

Продрогшая послушница пыталась двигаться, но в маленькой клетушке было не развернуться. Девушка не придумала ничего лучше, как начать яростно отжиматься от осклизлой стены и после этого, правда на короткое время согрелась. Вот только удержать тепло было нечем, и очень скоро выступивший на теле пот впитался в одежду. Стало только хуже. И вот теперь она сидела голодная, замерзшая, трясущаяся от озноба и проклинала на чем свет стоит и Главу, и Донатоса, и Ихтора. Упыри проклятые. Их бы сюда.