Марина Дяченко - Ритуал

Так прошел день, и вечером небо от горизонта до горизонта налилось тяжелым красным светом. Наступила ночь, холодная, как горный перевал, но Арман летел и не опустился на остывающий песок.

Прошел еще день, и еще ночь, и еще. Солнце вливало в уставшего за ночь дракона новые силы, а пустыня была добра к нему — глаз отдыхал на мягких линиях бродячих барханов, и Арману нравилось смотреть на игру песка, как когда-то — в огонь камина… У него появилось смутное чувство, что он вернулся домой.

Потом впереди показались не то холмы, не то занесенные песком развалины. Затрепетав, Арман рванулся вперед так бысто, как только мог. Инстинкт двухсот поколений предков обрел в его голове форму — то было слово «цель».

Цель! Арман опустился в песок, и вокруг него взметнулась горячая туча. Ветер тут же снес ее в сторону.

Ветер. Арман откуда-то знал о нем, что он никогда не меняет тут ни силы, ни направления. Потому и рябь на песке была здесь слежавшейся, безупречно правильной, как оконная решетка.

Арман… Нет, Арм-Анн стоял неподвижно, и ветер тонко пел в поднявшихся дыбом чешуйках.

Перед ним был темный осколок скалы, не осколок даже, а сплав, сгусток — невысокий, мучительно искривленный, будто сгорбившийся, конус. Там, где должна была быть съехавшая на бок вершина, зияло темное слепое отверстие.

Древний вулкан, некогда извергавший из страшного жерла сгустки пламени, давно утих и застыл; некая сила, превосходящая его собственную силу огня, искорежила старческое тело, и последний вулкан предстал перед последним драконом, как стылая развалина.

Арм-Анн взревел.

Так ревели тысячелетия назад его предки; услышав этот жуткий крик, сошел бы с ума любой смельчак, рожденный людьми. Далеко за песчанными гребнями поднялась над желтой поверхностью безобразная голова на длинной шее. Поднялась — и скрылась опять.

Арм-Анн шагнул вперед. Одно усилие — и слепое жерло оказалось на уровне его глаз. Из недр скалы остро пахло драконом — Арман узнал свой собственный запах, схожий с запахом гари.

О Прадракон, Стоящий в Начале, Ты, перед которым я виноват, Ты, на кого я возлагаю самую последнюю надежду. Услышь меня, где бы ты не был, я стою на твоей земле, я, Арм-Анн, пришел и трепещу, и ожидаю. Яви мне свое присутствие, Первый Предок.

Он закрыл глаза и длинно выдохнул пламя в погасшее жерло — будто хотел вдохнуть жизнь в губы умирающего.

Земля вздрогнула; ветер изменил вдруг направление, и тучи песка, растерянные и неприкаянные тучи давно успокоившегося песка взлетели в небо.

Арман дохнул еще. Гортань его полна была пламени, и он готов был отдать все, без остатка.

Содрогнулся искривленный конус. Жерло по-прежнему оставалось темным, но там, в глубине, что-то рвалось и трескалось, Арману почудился судорожный вздох.

И тут на него навалилось.

Не теряя сознания, но будто оцепенев, он видел пустыню насквозь — она полна была жизни, как и море, и, как в море, на дне ее таились жуткие и беспощадные существа… А потом он видел море, из которого когда-о поднялась эта пустыня, и горы, которые ушли под воду и стали морским дном… Кольцо, кольцо замыкалось — высыхали морские раковины, обжигаемые солнцем, как глина в гончарной печи… Чужие твари заселяли чужие горы, а потом случалась перемена, горы проваливались, давая место морю, где жили совсем другие твари, жили, чтобы умереть и дать место следующим…

Он видел Спящего, замурованного в скалах под фундаментом замка и ужасного Юкку в подводных чертогах…

Он видел звездное небо не таким, каким оно было всегда — на его памяти и на памяти предков. Венец Прадракона на этом небе был ярче и многокрасочнее, а туманностей Огненное Дыхание было две… Закручивались, пожирая друг друга, черные спирали пустоты, а рядом рождались новые звезды, увенчанные извивающимися лучами, белые с желтым…

Арм-Анн вдувал и вдувал пламя в холодные уста мертвого вулкана. Он задавал мысленные вопросы — но видения, сменявшие друг друга, вряд ли можно было назвать ответами. Многое из увиденного было непонятно ему, но безусловно источало мудрость, уверенность, спокойствие.

И Арм-Анн успокоился — впервые за много дней. Погасший вулкан не был мертвым, и угасающий род не был обреченным. Двести первый потомок вернулся домой, к колыбели предков, и не было силы, которая помешала бы ему остаться тут навсегда.

Он не заметил, когда принял обличье человека; растянувшись в горячем песке, он слушал небо и слушал пустыню, и не горевал более об отце, потому что твердо надеялся когда-нибудь встретиться с ним.