Раиса Крапп - Пересекающий время. Книга вторая - Адоня, посвященный герметик.

– Не паясничай, черный Эстебан! Не лицедействовать я тебя звала. Слушай и запомни: у сегодняшнего боя только три развязки может быть – победить, умереть или молить о пощаде. И если сдаться, то на условии победителя.

– О, я уже знаю, какое условие тебя поставлю!

– Оно только одно – отречение от Знаний и от силы, которые они дают.

– Ого! А это не чересчур?

– Боишься? А ты рискни. Приз, который получит победитель, стоит такого риска.

– Приз? Постой… Силу побежденного возьмет победитель? Я стану владеть твоей ведовской силой?

Адоня засмеялась.

– При условии, что свою жизнь я оценю выше ее.

– Ты хорошо придумала, мне нравится!

– Но запомни, черный Эстебан – только я могу остановить бой. Моей волей он начинается, в моей воли и распорядиться им.

Он коротко рассмеялся, блеснули белые зубы.

– Твоя воля. Но ты тоже помни – не я вызвал тебя, не я хочу крови и боли, ты заставила меня. Бой есть бой, но твоя боль будет болеть во мне, как моя собственная.

Адоня подняла меч, направила острие на Чародея, и в то же мгновение он преобразился, стал воином – плавно и хищно, как сильный зверь подбирается к жертве, он начал сближаться с ней, чутко сторожа каждое ее движение. Он сливался со сгустившимся сумраком – смуглое лицо, темное одеяние растворялись в темноте, меч его был самой темнотой в темноте, и только отблескивали стальные пластины, которые вросли в облачение, вместо щита прикрывали грудь, живот и плечи.

Позже, с содроганием вспоминая о той ночи, Лиента не мог себе объяснить, как он остался жив, как выбрался из самого центра страшных, непроходимых, мертвых топей? Временами сознание его совершенно выключалось и, приходя в себя, он со страхом озирался – как шел в беспамятстве, как миновал бездонные зыби? А то вдруг глаза начинали изменять ему и показывали то, чего не было – будто странная белая дорога подобно бледному лучу тянется к нему издалека, ложится под ноги, и грезилось ему в эти минуты, что пока он ступает в этот рассеянный молочный свет, с ним ничего не случится. Видел он и черные бесформенные тени, что кружили над ним, преследовали неотступно. Стерегли мгновение, набрасывались разом, застилали глаза, вязкой гнилью хватали за ноги, и в нем билась только одна мысль: "Только бы не погас тот далекий светильник, посылающий светлую дорогу! А он сможет, дойдет…" И эта мысль помогала протолкаться сквозь мутные, упругие тени, выдраться из ненасытной топи…

Потом он стряхивал эти наваждения и с досадой спрашивал сам себя – какие тени? какой свет? И скрывал от своего рационального ума, что ждет: покажись мне снова, мой светлый путь, покажи, что ведешь меня и хранишь… И через какое-то время, когда крайнее изнеможение приводило его сознание в какое-то измененное, пограничное состояние, снова стлалась под ноги светящаяся дымка, и почему-то от этого он был почти счастлив, и в радости прибывали силы.

Эстебан чаще, чем нужно, прибегал к трансформации оружия. Это был допустимый прием, и Адоня не могла упрекнуть его, но Эстебан не упускал возможности ставить Адоню в затруднительные, опасные ситуации. В момент, когда она ставила свой меч под атаку легкого клинка, на него обрушивался тяжелый двуручный меч, и Адоня едва удерживала выворачивающееся из рук оружие.

Турецкий палаш он в подходящий момент дополнял длинным кинжалом, и Адоня едва успевала уйти от подлого укуса узкой стальной молнии… Он был в постоянной готовности воспользоваться малейшей ее оплошностью.

Лютой была схватка – они не жалели ни себя, ни оружия. На черном облачении кровь была не видна, но Адоня знала, что ее белое одеяние запятнано и его кровью. Силы был равны, и бой обещал быть долгим, до роковой ошибки одного из соперников.

Сознание своей правоты и необходимость наказать негодяя укрепляли Адоню, превосходство ее становилось все более очевидным.

Первую серьезную рану она нанесла, когда острие Золотого Клинка вмяло стальную пластину на груди Эстебана. Сама по себе рана не грозила жизни, но обильная потеря крови истощала его силы.

Яростный, питаемый злобой, Эстебан исступленно кинулся в атаку. Но злоба – ненадежный товарищ, предать может, ослепив. Схлынула волна бешенства, и снова Эстебан стал холодным и расчетливым. Однако рана напоминала о себе слабеющей рукой, испариной на лице, неверным ударом.

Когда Эстебана не сдержал атакующего удара, и меч Адони скользом прошел по его плечу, случилось непонятное – кинжал выпал из рук Эстебана, но чародей не вернул его себе – он выпустил часть своей силы, жизненно необходимой ему. Зачем? На что он ее потратил?