Макс Фрай - Вторая линия. Рассказы и истории разных лет

Мой аналитический аппарат, битком набитый информацией, почерпнутой из волшебных сказок, тут же радостно говорит: ага, феи. Давай уж, выручай их.

— Но может быть, вы знаете, на какой улице ваша гостиница? — спрашиваю я, и они печально качают головами, одновременно извлекая из карманов визитные карточки гостиницы, на которых, как водится, не только адрес написан, но и схема нарисована. Как туда пройти, это мне теперь предельно ясно, как объяснить — не очень, потому что с нашими виленскими лешими ни одна заграничная фея не совладает.

— Ладно, — говорю, — идите пока за мной, а потом я вам покажу.

И мы с феями идем по улице Святого Николая, сворачиваем потом, куда положено, и еще раз, и выходим наконец на финишную прямую.

— Видите, там в конце квартала большая улица, по которой ездят троллейбусы? — спрашиваю. — Вот она на вашей карте. А вот ваша гостиница. Теперь найдете?

— Найдем, — радуются феи. — Теперь найдем.

Мы идем дальше, я обгоняю неторопливых фей, на углу оборачиваюсь, чтобы помахать им рукой на прощание, и обнаруживаю у себя за спиной совершенно пустую улицу и двух ворон, побольше и поменьше, вальяжно прогуливающихся по мостовой.

— Ай, молодцы какие. Хорошие девочки, — говорю я, думая про себя, что волшебные сказки — это отличный бэкграунд, очень полезный в быту.

Если снег хочет от меня хотя бы христианской любви (и милосердия), ему следует идти только в марте. Мартовский снег мне по-человечески понятен: зима, уходя, имеет право хлопнуть дверью. И пусть себе хлопает, лишь бы шла уже.

В детстве у меня была книжка с картинками, где процесс смены сезонов был развернут в крупномасштабную драму, там действовали братья-месяцы, не все, а только Март, Апрель и Май и еще почему-то Зима и Весна, которые были не суммой месяцев, а отдельными персонажами.

Зима каким-то образом умудрилась поссорить Марта с братьями, и он страдал, как Урфин Джюс, начитавшийся Достоевского. Страдания сделали Марта-месяца злодеем и предателем, он разрешил Зиме не уходить и лютовать сколько заблагорассудится, а сам сел на завалинку в позе врубелевского демона и мятежно пригорюнился. Красивый такой, как все книжные злодеи.

Потом, конечно, Апрель и Май пришли, волоча за собой Весну, Зиму они прогнали, а с братом, насколько я помню, помирились и обнялись, но лицо его на картинке оставалось мрачным и мятежным, мне было совершенно ясно, что он им еще устроит.

Это, не сомневаюсь, была совершенно дурацкая книжка, но она до сих пор имеет надо мной власть. Когда в марте начинается вдруг метель, я сразу вспоминаю картинку: мятежный Март, пригорюнившись, сидит на завалинке и дуется на весь мир, пока смазливые братцы пробиваются к нему сквозь непогоду. Я к этому агрессивному придурку отношусь с пониманием и сочувствием. Пусть себе выкаблучивается, ладно, я подожду.

Однажды снег в марте шел в городе Одессе. То есть, наверное, не однажды, а не раз, но мне запомнился только один снегопад накануне Восьмого марта, не то в семьдесят девятом, не то в восьмидесятом году прошлого столетия.

Поскольку был канун Восьмого марта, родной отец отправил меня на Соборную площадь покупать цветы разнообразным бабам. Двум родственницам и одной зазнобе. Три букета то есть.

На все про все папа дал мне червонец. Он был не жадный, скорее наоборот, просто не ориентировался в ценах на цветы в канун дамского праздника. И я тоже не. Поэтому когда папа сказал: «А на сдачу можешь пойти в кафе-мороженое», это не прозвучало как издевательство. Хотя должно было бы.

Короче. Снег валил крупными хлопьями, почти все бабки-цветочницы разбежались, остались только самые стойкие и еще несгибаемые грузины с запредельно дорогими гвоздиками, к которым и соваться не стоило. Самый убогий, занюханный букетик из трех тюльпанов стоил в тот незабываемый день, как оказалось, пять рублей. Оно и к лучшему, потому что купить эту увядшую пакость мне бы все равно эстетическое чувство не позволило. Оно у меня уже тогда было о-го-го. И успешно заменяло мыслительный аппарат и нравственный закон, который, теоретически, должен быть где-то внутри.

Ну то есть, все было просто ужасно, но мне как-то неожиданно понравилось. И полупустой цветочный рынок на Соборной площади, и сугробы на прилавках, и румяные от холода старухи с тюльпанами, и рыхлые снежные шапки на дорогих грузинских гвоздиках. В дальнем углу кто-то зачем-то развел костерок, снежные хлопья падали в огонь и таяли, и это тоже было здорово, так что живот ныл от тоски по прекрасному незнамо чему.