Татьяна Русуберг: Аркан

Она была всюду — холодная, скользкая, плотная. Ела глаза, врывалась в нос и уши, заполняла каждую выемку в теле, которое уже считала своим. Он не успел набрать воздуху, прежде чем ушел под воду, и она тут же завладела разорванным в крике ртом. Он боролся, дергался в путах. Выкручивался до растяжения жил в облаке мутных пузырей, каждый из которых был его не сделанным вдохом. Мгновения растянулись вечностью стучащей в висках крови, выбивающей на барабанных перепонках одно последнее послание: жить. Жить! ЖИТЬ! Но толпа, собравшаяся посмотреть на его муки, ревела громче. Сме-ерть! Полотна тьмы поплыли перед глазами, стянули ребра узким саваном, ломая последний барьер. И он принял ее в себя, покоренный. Лаойа!

Первое, что ощутил Кай, — вес собственного тела. Тяжесть означала жизнь. Он висел вниз головой и надрывно кашлял. Вода, набравшаяся в легкие, покидала их. Судороги в горле перешли в спазмы желудка. Его рвало мутной жидкостью и желчью. Он чувствовал, как повернули деревянный блок, к которому его подвесили наподобие мясной туши. Веревки, опутавшие ноги и руки, исчезли. Кай рухнул на помост. Перед глазами легла, завалившись набок, Торговая площадь. А с нею толпа, собравшаяся посмотреть на казнь, — безмолвная, неподвижная. Будто злой волшебник бросил заклятие, и люди застыли навечно, как были — с воздетыми в воздух кулаками и разинутыми ртами, прячущие взгляд и щурящиеся, чтобы лучше рассмотреть происходящее, смеющиеся и в страхе закрывающие лицо руками. Ветерок играл полами одежд и длинными волосами женщин. Его тихий шелест был единственным звуком в павшей на площадь неестественной тишине.

— На церруканском вода и жизнь — одно слово. Лаойа.

Кай приподнялся на локте и обернулся на знакомый голос. Мастер Ар расположился в кресле, которое почти целиком скрывала просторная черная мантия. Волшебник почти не изменился с тех пор, как юноша видел его в последний раз. Только на изящных руках появились черные перчатки, сидящие словно вторая кожа.

— Вода возрождает иссушенную землю пустыни, — продолжал тем временем Мастер, глядя в сторону огромного прозрачного куба, где только что топили Кая. — Заставляет цвести великолепные сады в сердце Холодных Песков. И она же убивает. Медленно, мучительно, верно. Лаойа — имя твоей смерти, если ты — маг.

Мастер Ар перевел глаза на ученика, медленно поднимающегося на ноги, еще потрясенного происшедшим:

— Невежественные варвары-церруканцы считают, что священная вода защищает их от последнего, смертельного проклятия, которое волшебник бросает перед гибелью. Глупцы! — Тонкие губы мага растянулись в презрительной усмешке. — Чаще всего они топят себе подобных — несчастных без малейшего проблеска дара, на которых донес завистливый сосед или брошенная женщина. Порой в сети соглядатаев попадают полукровки: туда им и дорога! Но иногда… — Мастер вздохнул, на красивое лицо легла тень, — иногда на этом самом месте умирают мои братья и сестры по крови — настоящие маги. И каждый раз мое сердце сжимает печаль.

— У вас нет сердца, херре.

Волшебник взглянул на стоящего перед ним человека, будто видел его впервые. Мгновение он молча изучал мокрого, дрожащего от порывов холодного ветра юношу. Наконец опасную тишину разбил тихий, обманчиво мягкий смех:

— А ты изменился, мальчик. Ты снова начал меня забавлять. — Улыбка покинула губы Мастера. — Что сделало тебя таким?

Кай выпрямился, расправив плечи, и подавил желание обхватить себя руками, чтобы сохранить остатки не вымытого водой тепла.

— Мы расстались два месяца назад в Холодных Песках, в разгар боя за Лукский караван. Гайены взяли меня в плен и продали в гладиаторы. С тех пор я был занят только одним: убивал, чтобы не быть убитым. Наверное, это меняет людей. Но я никогда не думал, что это делает из них шутов.

Брови Мастера сошлись на переносице, на мраморном лбу залегла вертикальная морщинка:

— Очевидно, не только шутов, но и болтунов. Кажется, ты забыл, что убивать — твое предназначение? И чем больше людишек погибнет от твоей руки — тем лучше? Возможно, — маг переплел длинные черные пальцы и, подавшись вперед всем телом, положил на них подбородок, — ты позабыл и о цели своего пребывания в Церрукане?

Кай покачал головой:

— Человек-огонь. Я видел его. На тренировках. На арене. Говорят, Фламма — не смертный, а пустынный демон, заключенный в человеческом теле.