Генри Олди - Войти в образ

В темноте передо мной возвышается неприветливая серая громада помоста. Молодцы все же Подмастерья… Славные мальчики. Сделали, как надо. Если б я еще был уверен, что именно так надо… Не уверен я. Ни в чем не уверен. И охраны почему-то нет – а должна быть, обещали…

– Они сейчас не нужны.

Я напрягаю зрение, и мне с трудом удается разглядеть угловатую фигуру, примостившуюся на краю свежесколоченного помоста. Очертания сидящего размыты ночью, но голос…

– Ты, Мом?…

– Я.

– Объявился, значит… Куда ж ты запропастился, Момушка?

– Да уж объявился, – он цедил слова сквозь зубы, и мне все чудилось, что Мом сдерживает подступающий крик. – Ты что ж это творишь, шут гороховый?! Мы так не договаривались!

– А мы вообще с тобой ни о чем не договаривались, – я подошел к помосту вплотную.

– Да сколько ж можно волынку тянуть?!

– Ну знаешь… – Я начал злиться. – Ты хотел, чтоб я играл – вот и играю! Как могу и как умею!…

– Долго… очень долго… – прошептал – нет, прошипел! – он. – Не могу… не может… Бездна не может больше ждать!

– Может не может… Подождет! – отрезал я, не очень ясно представляя, чего именно не может больше ждать Момова треклятая Бездна. – Еще как подождет… А не нравится – ищите себе другого исполнителя!

Я услышал, как он заскрипел зубами.

– Некогда, некогда искать, – чуть ли не со слезами в голосе проговорил Мом. – Быстрее надо, быстрее… Очень надо…

Мне вдруг стало даже жаль его. Уж больно весь он был сегодня… неухоженный, что ли, загнанный? Непривычный Мом, плохой, совсем плохой…

– Ладно уж, не дрожи… Недолго осталось. И день назначен. Не увильну.

– Знаю.

– Так чего ты меня дергаешь?! Мне выспаться надо, а ты…

Кажется, я снова разозлился.

– Потому что время кончается! Весь песок высыпался! Я и так с трудом держу ее…

– Кого?

– Кого, кого… Ее! Если в срок не уложимся – конец всем! И мне, и тебе, и вообще всем. И всему.

– Это что же, конец света грянет? Страшный суд?

– Вроде того, – буркнул он.

– Да брось врать-то, – добродушно отозвался я. – Ничего с тобой не сделается, и вообще чушь все это… Апокалипсис… Откровение Мома Богослова. И вышел всадник бледный, и имя ему Мом…

Он метнулся с помоста, и я почувствовал руку его у себя на горле и увидел перед глазами вспышку стального лезвия.

– Вот я тебя сейчас… – прохрипел он.

– Не убьешь ты меня, – я стряхнул Момову руку, и весь он как-то сразу обмяк и неуклюже полез обратно на сцену. – Тебе ведь надо, чтоб все было, как положено. При народе… Сам знаешь. И получше меня.

– Знаю, – тихо сказал он. – Нервы ни к черту. Извини. Но мне очень трудно держать Ее. Давит. Ой, как давит… Больно. Больно и страшно. Не хочу обратно. Но еще немного, и я не выдержу.

И вновь мне стало жаль его.

– Потерпи, Мом. Чуть-чуть. Знаешь же – завтра. Завтра вечером.

– Да, завтра… Хорошо. Я выдержу. Должен. Только… Постарайся, чтоб все как положено. Без осечек. На третье действие времени не осталось. Антракт – и финал.

– Постараюсь.

– Ну, мне пора. Проверь напоследок декорации. Не унесли бы чего… Встретимся уже ТАМ.

Я не стал переспрашивать, где это – там. Там – значит, не здесь. Он неожиданно легко поднялся на ноги.

– Пошли, провожу, – предложил я, запрыгивая на помост.

– Да мне недалеко…

– Тем более.

– Ну, пошли. Ладно.

Мы молча углубились в полуразрушенный дом, прилегающий к помосту, прошли по непроглядно-темному коридору, спустились вниз по трухлявой лестнице и свернули в сторону. На секунду задержавшись, Мом нашарил дверную ручку.

– До встречи.

Дверь без скрипа закрылась за ним. Я пошел обратно, и только потом, когда я уже выходил из развалин и просыпался, до меня дошло: за дверью была – Она…

«…Он умирал, безумец Девона. Наивный, гордый, слабый человек с насмешливыми строгими глазами – и шесть часов перебирал в горсти крупицы, крохи Времени, слова, стеклянные и хрупкие игрушки, боль, гнев и смех, и судороги в горле, всю ржавчину расколотого века, все перья из распоротой души, все тернии кровавого венка, и боль, и плач, и судороги в горле… Он умирал. Он уходил домой. И мешковина становилась небом, и бархатом – давно облезший плюш, и жизнью – смерть, и смертью – труп с косою, и факелы – багровостью заката; он умирал – и шелестящий снег, летящие бескрылые страницы с разрушенного ветхого балкона сугробами ложились на помост, заваливая ночь и человека, смывая имя, знаки и слова, пока не оставался человек – и больше ничего. Он умирал. И Истина молчала за спиною, и Дух, и Плоть, и судороги в горле…