Ольга Михайлова - Гибельнве боги

Джустиниани закусил губу, растерянно почесал переносицу, потом извинился, что не предложил ей сесть, усадил её на диване у камина, и, подвинув переместившегося сюда кота, сам сел рядом. Глаза его теперь были мертвыми и тусклыми.

— Вы не пошутили? — в его голосе проступило что-то, чего Джованна не поняла.

— Зачем мне шутить? Или вы снова скажете, что я не могу привлечь разумного мужчину?

Джустиниани судорожно вздохнул. Наносить такой удар бедной девице ему не хотелось.

— Вы сели за стол спиритов из-за него?

Она смутилась.

— Нет… Наверное, нет. Крестный говорил, что у меня есть дар.

— Мессир Джанпаоло тоже увлекался спиритизмом? — удивился Джустиниани. На взгляд Винченцо, дядя едва ли мог заниматься подобной чушью.

— Он был великим медиумом. Но мессир Рокальмуто тоже имеет способности…

Джустиниани виновато взглянул на Джованну, болезненная гримаса исказила его лицо. Он не любил причинять боль и сейчас страдал.

— Мне жаль, синьорина, — он опустил глаза, — но привлечь Рафаэлло вы не сможете. Никогда. Тут никакие способности медиума, даже если что-то подобное существует, вам не помогут. Нашего поэта просто не интересуют женщины. Не знаю, слышали ли вы об этом: есть особый сорт мужчин, которые влюбляются исключительно… в мужчин. Рокальмуто — из их числа, он педераст. Он красив, я не спорю, и стишки, говорят, талантливые пишет, хоть мне они кажутся претенциозными, — обронил он почти виновато, и снова вздохнул, — но есть и еще одно печальное обстоятельство. Приглядитесь к его ноздрям. Они утончены и в трещинах. Он кокаинист, причем безнадежный. Поверьте, чем быстрее вы выбросите его из головы, тем будет лучше.

Джованна окаменела. Винченцо было неловко и тоскливо. Он чуть заторопился, даже потянулся, чтобы обнять ее, но она отпрянула.

— Джованна, любовные трагедии только кажутся таковыми, уверяю вас. Время лечит любые раны, и несчастная любовь даже полезна, она закаляет душу и учит отличать подлинники от подделок. Впредь вы уже не ошибетесь подобным образом. Теперь, хоть вы и огорчены сегодня, завтра вы не станете посмешищем общества.

Джованна поднялась, покачнулась, но удержала равновесие, схватившись за спинку стула. Джустиниани поддержал её за локоть, но она отстранилась. Он опустил руку и глаза. Чужая боль всегда вызывала его страдание, когда же причинить эту боль вынуждали его, он страдал вдвойне.

Кот, как назло, душераздирающе мяукнул.

Джованна считала ступени на лестнице — только бы не думать об услышанном. В висках её стучало, темнело в глазах. Она с трудом поднялась к себе в спальню. Мысли остановились, несколько минут она тупо смотрела в каминное пламя. Вскоре прибежала вызванная Джустиниани Доната, принесла теплого молока. Джованна безропотно выпила, не замечая снующую вокруг экономку, заставившую её сесть на кровать. Потом голова ее бессильно опустилась на подушку: мессир Джустиниани приказал Донате добавить в молоко макового отвара.

Сам Винченцо проснулся в восьмом часу утра и ещё на ложе предался неторопливым размышлениям. О нелепом увлечении девица скоро забудет — она, оказывается, неглупа. Рафаэлло в обществе держался безупречно и вполне мог пленить лицом и галантностью неопытную девицу. О его склонностях знали многие, но едва ли Джованна, только что появившаяся в свете, могла слышать эти разговоры: Рафаэлло не давал основания болтать, проявляя любовные порывы только за закрытыми дверями своей спальни.

Джустиниани на досуге даже попытался припомнить, сколько убивался когда-то сам после измены Глории? Кажется, ножевая боль быстро прошла, за неделю-другую, а потом необходимость искать заработок и крышу над головой вытеснили и скорбь предательства, и горечь обиды. Стало не до того. У Джованны же не было тех печальных воспоминаний изначальной взаимности, что когда-то отравляли ему душу. Ей просто нечего вспоминать.

Потом Винченцо снова задумался о вчерашнем видении. Оно не давало покоя. Он надеялся, что к утру вчерашний день привычно потускнеет в памяти, но этого не произошло: увиденное проступало вновь и вновь, стоило ему напрячь память, повторялось во всем своем бесовском угаре и пугающей четкости.

— Что за чертовщина творится, а, Трубочист? — задал он вопрос коту, изящно задравшему заднюю лапку кверху и занимавшемуся утренним туалетом, но, понятное дело, ответа не получил.