Максим Огнев - Пой, Менестрель!

— Поздравляю, милорд. Вы получили добродетельную супругу. А главное — ловкую. Несомненно, вкусите счастья.

Издевка, звучавшая в его голосе, Плясунью весьма ободрила.

— Да… — Гильда окинула взглядом родной дом. — Да…

Остальные стояли, онемев. Первым обрел голос Плут. Жизнерадостно осведомился:

— Что, попросимся к Королю в Тург?

…Слух о бегстве Оружейника разнесся быстро. Замки взломали, утварь растащили, из окон вынули цветные стекла, ставни отодрали, входную дверь сняли с петель. Как обнаружила Гильда, обежав дом от чердака до подвала, трудолюбивые соседи умудрились даже вынести огромные кровати, которые прежде необходимо было разобрать. Вообразив, как пришлось попотеть грабителям, Оружейник расхохотался.

В трапезной хозяева обнаружили двух незваных гостей: натужно сопя, они отдирали доски со стен. Нимало не смутившись появлением владельцев, продолжали свою работу й были очень недовольны, когда их попросили удалиться. Осыпая Оружейника бранью — мол, нечего бросать свое имущество и вводить в соблазн честных людей, — они наконец ушли.

— Ох, — вздохнул Флейтист, — все воры в своей честности уверены. Как Шорк.

Оружейник только рукой махнул.

Прибежали родичи, немало друзей собралось. Закипела работа. К вечеру навесили двери и ставни — Гильда разрисовала их яркими красками; набили свежей соломой тюфяки, сколотили стол, поставили чурбаки, на них доски настелили, — чем не пиршественный зал? Знакомые дровами да съестным поделились; друзья принесли — кто ложки, кто плошки; и хоть каравай пришлось нарезать тонкими, почти прозрачными ломтями, а вино разбавлять водой до бледно-розового цвета, начался самый настоящий пир.

По одну сторону стола сидел Оружейник, его старшие дочери, зятья и внуки. По другую — музыканты, Гильда, Плут, Менестрель, Плясунья, отважившаяся ради друзей на целые сутки расстаться с мужем. Смех и разговоры не смолкали до самого вечера. Рассказам не было конца. Пришлось вспоминать все, что случилось за два года: появление Стрелка и актеров, освобождение Менестреля. Гильда поведала сестрам, как Артура спасали, как из города выбирались переодетыми — теперь это казалось забавным. Разумеется, не умолчала о подвиге Гирселя. Недолго прожил, зато скольким жизнь продлил…

Вечером, когда в окнах затрепетали огни и по стенам домов заскользили длинные тени, в новую дверь постучали.

— Не заперто! — хором закричали Гильда с отцом, высовываясь в окно.

Человек, стоявший на крыльце, поднял голову, и они узнали Драйма. Гильда поспешила навстречу.

За плечами Драйма висел дорожный мешок, через руку был перекинут теплый плащ.

— Я пришел насовсем… — неуверенно начал Драйм.

— Попробовал бы не прийти, — ответствовала Гильда.

Прошло немало времени, прежде чем они поднялись в трапезную. Тут Драйм наконец заметил, что стряслось с домом. Вознегодовал:

— Почему вы никому не сказали? И Король с королевой, и лорд Артур, и лорд Гаральд охотно помогли бы.

— Оставь, — перебила Гильда, — у них забот хватает.

Взяла Драйма за руку и повела к столу. Плут с Плясуньей вскочили, желая дать Драйму место. При этом они нечаянно сбили чурбан, и музыканты повалились на пол, остальные бросились их поднимать, воцарилась полная неразбериха. Все хохотали. Драйм чуть не с ужасом оглядывался по сторонам. Знал, что такое лишиться дома. Оружейнику, правда, повезло: стены и крыша уцелели.

Наконец доски поправили, и все расселись.

— Руки-ноги на месте, инструменты тоже, тайник не нашли, — заявил Оружейник, — не пропадем.

— А я и приданое припасла, — подхватила Гильда, — вот, взгляни. — И водрузила на стол расписной горшок, привезенный из Дарля, — единственный уцелевший.

— Ну? — гордо спросила она. — Не пожалуешься, что бесприданницу взял?

Драйм не выдержал, расхохотался, обнял Гильду за плечи. Менестрель потянулся за лютней.

— Примите песню в дар.

«Придет-пройдет, забыл-влюблен», —

Ромашка на порожке,

Так хороша и так проста,

Чудесный знак в пути.

Какой-то ясень или клен

Рос под чужим окошком

И так отчаянно мечтал

В саду твоем расти.

В твоем саду из диких трав,

Летающих по ветру,

Неувядающих цветов,

Плывущих по воде,

Где тополь, благородный граф,

Вздыхал о юной вербе,

Отшельник, странствующий дуб,

Молился за людей.

А ива, косы по ручью,

Клонилась, не ломалась

И все печалилась тайком,

Считая за беду,