Анна Гаврилова - Путь магии и сердца

— Эмелис? — спросил тихо и таким тоном, словно глазам не верит.

Я промолчала, отлично понимая: одно слово, и всё. Истерика.

В следующее мгновение выражение его лица изменилось, брови сошлись на переносице. Норта он уж не замечал, а меня… меня ухватил за руку и буквально втащил внутрь.

— Спасибо, — буркнул Кирстен. Тут же прикрыл дверь.

Надеюсь, нос другу не прищемил? Впрочем, неважно.

— Эмелис, что с тобой? — прошептал мой синеглазый кошмар. Мой бич! Мой… единственный по-настоящему близкий человек в этом проклятом королевстве. — Что случилось?

Я опять промолчала…

Медленно, словно боясь поранить, Кирстен расстегнул застёжки, стянул с меня шубку. Ценнейший мех пустынной выдры полетел на пол, а меня подхватили на руки и понесли к письменному столу.

— Мелкая, не молчи, — шепнул боевик. — Кто обидел?

Пришлось опять закусить губу. Просто слёзы… они уже глаза жгут. А мне плакать нельзя, потому что… Ну глупо это! Глупо и бессмысленно!

Кирстен пинком отодвинул кресло, а вот садился осторожно. Кажется, я уже бывала у него на коленях, и кончилось всё не слишком хорошо. Ох, дохлый тролль, да какая разница?

Я обвила шею синеглазого руками, прижалась щекой к плечу.

— Любимая, что не так? — Опять шёпот, а объятия стали до того нежными, что впору таять. — Эмелис…

Молчу. Не из вредности, просто голос не слушается. А ещё так страшно, так холодно…

Не знаю, к каким выводам пришёл боевик, но потянулся, открыл дверцу стоящей подле стола тумбочки. Через миг на столе появился бокал, подобный тому, какой видела в «берлоге», в замке Тердона, и початая бутылка вина.

Кирстен ловко выдернул пробку, наполнил бокал и протянул мне:

— Выпей, — сказал тихо.

Послушалась. Только держать бокал пришлось Киру — я не могла, у меня пальцы ходуном заходили. Вкуса рубинового напитка не почувствовала.

— Хорошо, любимая. Всё хорошо…

Синеглазый снова водрузил бокал на стол, снова наполнил. Я следила за его действиями сквозь пелену проступивших слёз.

— Ещё раз, — шепнул брюнет, поднося антикварный сосуд к моим губам.

Пить не хотелось, но я пила. Едва не захлёбываясь, по-прежнему не различая вкуса.

— Умница, — сказал Кир, когда пытка закончилась. — Умница…

Опять отставил бокал, легонько коснулся щеки. Вторая рука всё это время лежала на моей талии, прижимала крепко, но нежно.

— Эмелис, кто обидел? — вопросил боевик.

Я помотала головой и прикрыла глаза.

Кир с ответом уже не торопил. Успокаивающе гладил по волосам, касался пальцами щёк, подбородка, шеи. Глядел пристально, с тревогой.

Не знаю, сколько это всё длилось — возможно, миг, возможно, вечность. Мой взгляд скользил по комнате, отмечая довольно аскетичную обстановку и лёгкий бардак. Камзол небрежно брошен на застеленную кровать, сумка, с которой Кир на занятия ходит, там же. На прикроватной тумбочке пара книг, одна из них раскрыта. На полу, возле окна, тоже книги, но явно не по магии — уж слишком тонкие. На комоде белая некогда рубашка, придавленная перевязью. У двери три пары сапог, одна из которых лет сто не чищенная. На письменном столе, кроме откупоренной бутылки и достопамятного бокала, учебник по физану, вазочка с остатками орешков и газеты.

Увидав последние, невольно вздрогнула. Кир реакцию, разумеется, заметил.

Медленно, явно страшась усугубить моё состояние, боевик потянулся к газетам и замер, сообразив:

— Новости из Верилии прочитала?

Я судорожно вздохнула, сжалась.

— Эмелис, милая… — тихо позвал он. — Там о ком-то из близких?

Помотала головой, опять воздуха глотнула.

— Знакомые?

— За папу боюсь, — прошептала я. — Очень.

Синеглазый обнял, прижал крепко-крепко.

— Эмелис, всё хорошо будет. — И столько убеждённости в голосе, что не поверить невозможно. — Всё будет хорошо, слышишь?

— Да.

Сказала и… и всё. Сорвалась.

Слёзы застелили глаза, покатились по щекам. Из горла вырвался хрип, следом ещё один. Пальцы что было сил сжали плечо Кирстена, воздух в лёгких закончился.

— Любимая…

Я спрятала лицо на его груди и разрыдалась.

Плакала горько, навзрыд, не помня себя и не осознавая, что творится вокруг. Сквозь пелену моего несчастья изредка прорывались слова утешения и обещания: плохих новостей больше не будет, любимая. Никогда!

Я этим словам отчего-то верила, но успокоиться уже не могла. Выпустить Кира из капкана рук — тем более.

А потом наступила темнота. Такая желанная, такая спокойная. Я совсем потерялась, ничего уже не видела, не помнила. И уже не плакала, только всхлипывала… Темнота в такие мгновения ласково гладила по голове и целовала в лоб.