Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 3

Взгляд у него холодный, оценивающий. Мужской.

Повелитель нганга рассматривает Люцифера и Саграду так, словно они король и дама разных мастей, пришедшие ему на очередном круге покерной торговли — и теперь он решает, собирать ему королей или дам и какой картой пожертвовать.

Славная мы семейка, иронизирует про себя Катерина. Ее больше не хватает на ужас, возмущение и погружение в табу. Неоспоримые запреты кажутся хрупкими и нелепыми, словно древние гейсы — пить в селенье то, что там надоили, обходить свои земли посолонь или противосолонь, решать спор двух рабов… Дурацкие сложности, отравляющие жизнь, чтоб люди попусту не завидовали, а нечисть верно служила. В нашем семейном кодексе бесчестья нет места излишествам, усмехается Пута дель Дьябло. Выясняя, кто из нас кому родственник, да в каком колене, рехнуться ж можно.

— Сперва он развратил тебя, теперь его ублюдок растлил твою дочь. Как ты можешь это терпеть, почему не уйдешь от него? — слышит Саграда за своей спиной.

Боже и все ангелы твои! Зачем ты сотворил этого паладина-камикадзе?

Катя оборачивается к Андрею и натыкается на тот самый взгляд, который когда-то заставил ее стать невидимкой.

— Ты еще маленькая, чтобы думать о таком!

Мать смотрит на нее с тревогой и неприязнью, будто Катерина не ее дочь, а больное блохастое животное, требующее слишком много заботы и принесшее слишком много грязи в дом, чтобы его можно было полюбить без оглядки. На мамином лице смирение и жалость, беспокойство и досада, а под всем этим теплым, родным — ужас и отвращение. Как черная жижа под травянистым ковром чарусы — болото, поверху заплывшее изумрудной зеленью.

Мама осторожна. И несчастна. Она хочет все исправить. Она хочет убить Катино несвоевременное желание несколькими неделями воздержания. Хорошо бы еще заронить в душу дочери что-нибудь приличествующее девочке из хорошей семьи. Мать у Кати добрая, заботливая женщина, но когда по ее не получается, она верещит, словно хищная птица, ходящая кругами в небе, голодная, терпеливая. Мать высматривает добычу — истинные пристрастия дочери, куски души, за которые девчонку можно поймать, закогтить и вытянуть на свет божий из жухлой травы, из пожелтелых страниц, из дурацких киношек, где она прячется, молясь об одном: стать бы невидимкой, сейчас и навечно, господи, господи.

— Почему ты не встречаешься с нормальными мальчиками? В твоем возрасте надо встречаться с мальчиками, а не книжки целый день читать!

Материнские нежность и деспотизм всё решат за нее. По маминому мнению, сейчас дочери нужней всего прыщавый кадыкастый дурак, чтоб сказать ему: положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою — и поверить: вот этот, одобренный мамой сопляк достоин любви и мольбы.

Катя вспоминает претендентов — достойных, на мамин взгляд, претендентов — на ее, Катино, исполнение Песни песней, и Катю тошнит. Она прикрывает глаза, стараясь не выдать себя вскипающими в глазах слезами. Будь Катерина смелой, злой и по-настоящему одинокой, она бы выдала как есть: прости, мама, прости, папа, я облажалась. Я больше не могу оставаться чистой, все вокруг видится мне не таким безупречным, как в далеком детстве, год назад или два. Я уже не верю вам и не верю в вас, мама и папа, и хочу избавиться от ваших ласковых, тяжелых рук на своих плечах, заменить их чужими. Пусть даже выдуманными. Выдуманные любовники — самые пылкие, самые верные, самые лучшие. Рядом с ними бледнеют реальные мужчины, парни и — черт бы их побрал! — эти ваши маль-чи-ки.

Неопытной Саграде не хочется причинять боль родителям. Она трусиха и лгунья, у нее нет сил протестовать в открытую, она еще надеется незаметно любить, незаметно желать, незаметно получать… Довольствоваться. Можно же радоваться жизни, не причиняя боль близким? Ведь можно же?

Катерина опускает глаза, разглядывая содержимое собственной тарелки. Аккуратно режет отбивную на кусочки, все меньше и меньше, совершая мелкие тихие движения. Главное — не привлекать к себе внимания. Стать прозрачной и неподвижной, точно крохотный рачок в опасных водах, слиться с окружающей средой, не выдавая себя ни цветом, ни движением.

Тринадцатилетняя девочка обещает себе не связываться с тем, кто лишит ее воли и здравомыслия. Она всегда будет помнить: нельзя хотеть кого-то сильнее, чем нуждаться в нем. Постыдно иметь желания, которые были бы сильнее страха. Страх должен побеждать, всегда побеждать. Победа страха полезна для юных умов. И для неюных. И не для умов. Полезно бояться одиночества, бояться отверженности, бояться осуждения. Полезно не проверять границ дозволенного, не дерзить, не огрызаться, когда старшие, свято блюдущие свое личное пространство, безжалостно кромсают твое, оставляя ровно столько, чтоб тебе стоять на одной ноге, пока не упадешь лицом вниз в грязь болотную.