Сурен Цормудян: Кровь королей

Еще одна морковь. От нее, наверное, скоро тошнить начнет. Но хоть какая-то забава. Теперь Йен не просто поедал ее, а, обкусывая по краям, оставлял на сладкое сердцевину. Конь в телеге незваных гостей внимательно наблюдал за утончающимся оранжевым корнеплодом.

– Что уставился-то? – фыркнул Йен. – Думаешь, угощу? Нет уж. Самая хрустящая часть, понял?

– Это кобыла, – послышался голос одного из стражников.

– И что?

– Стало быть, «поняла», а не «понял».

– Заткнись, а? Следи за лесом, что тебе и предписано.

– Да, капитан…

Хантеры возвращались. Они торопливо шагали от врат донжона, волоча под руки пленника все с тем же мешком на голове. Пленник, казалось, стал совсем плох. Туда-то он шел сам, и голова у него не болталась, словно у безвольной куклы.

Йен смотрел на них с завистью. Подумать только, пятьдесят ликов. С такими деньгами можно лет пять ничего не делать, кроме как жить в свое удовольствие. Только вот… Пленника-то они волокут назад. Да и вид у них невеселый.

– Чего это вы? – громко спросил он, хрустнув сердцевиной моркови. – Неужто хранителю товар не приглянулся?

Пленник дернулся, но тут же получил затрещину по скрытой в мешке голове.

– Зачем мы вообще сунулись в это захолустье, – огрызнулся Шон. – Только время попусту потратили.

– Так что стряслось-то?

«Какое твое собачье дело?!» – хотелось сказать Арчеру, но нельзя было нарываться. Они были в двух шагах от успеха.

– Не желает признавать ваш клир злодея. Денег небось пожалел, сквалыга.

– И что делать будете?

– В престол орденский свезем! И попомни мои слова, там уж мы поведаем, как ваш клир законопреступника прозевал! Вот клянусь всей Дюжиной, шибко охота отпустить лиходея на волю. Пусть бы ваш хранитель половил его годик-другой. Только больно много хлопот нам стоило его поймать.

Пленник вдруг снова дернулся, словно накопил силы, и даже едва не вырвался, но хватка хантеров была крепка.

– Чего это он?

– Бежать хочет, сученыш, чего ж еще.

– В стенах цитадели? – засмеялся Йен. – Он дурак?

Пленник яростно замычал. Похоже, у него был не только мешок на голове, но и кляп во рту.

– Сквернословит и богохульничает, мерзавец, – осерчал Шон и вновь ударил пленника. – Хочешь, капитан? Тоже можешь врезать…

Почему бы и нет, в конце концов? Хоть какое-то разнообразие среди унылой каждодневности. Явно приободрившийся Йен подошел к пленнику и одарил его полновесным ударом под дых. Связанный крякнул и обмяк.

– Эй, полегче! Он нам пока живой нужен! – забеспокоился Арчер.

– Да на кой он вам живой-то? С живыми хлопот больше.

– Покуда не заплатят. А там пусть хоть колесуют, хоть четвертуют, хоть вепрям скармливают.

Хантеры бросили бесчувственное тело пленника в повозку.

Шон кивнул Йену.

– Открывай ворота, друг. Мы покидаем сию негостеприимную обитель.

Крошка Четт поерзал на ветке высокого дерева, разгоняя кровь по жилам онемевших ног. Солнечный диск растворился в кронах деревьев, и похолодало. Осень. А впереди нелегкая для лесного братства зима. Холода больше, пищи меньше. И предательские следы на снегу, которые могут выдать их убежище. Сейчас они обитали в Гретанвудском лесу. Но сегодняшнее происшествие переполошит все королевство, и они поспешат подальше на восток. На зимовку лесной король Роберт уводил своих людей в глубокие чащи Змиевых лесов. Подальше от лордов и их цепных собак.

С высоты Четту открывался неплохой вид. Вдалеке стояла цитадель вестников. Сумерки брали свое, и подробности прятались от взора. Но телегу с кобылой Четт все же углядел.

Лесные разбойники услыхали тихий птичий свист, что изобразил Крошка Четт. Да, осенью те птицы, что не улетели на юг, чаще безмолвствуют, грустя по весенним играм и лету, и оттого разбойникам сложнее подавать друг другу знаки. Но на дворе септица, первый из осенних месяцев. Птичий щебет пока не удивит случайного путника.

– Уже едут? – послышался с соседней ветки шепот его старшего брата, Джона Мясника. – Что-то не вижу.

– Зато я вижу. Едут.

– Ох и глазаст же ты. Ну смотри, чтоб никого более не было.

– Знаю.

Крошка продолжал вглядываться в сгущающийся мрак, но ничего иного разглядеть не мог. Лишь повозка с единственной кобылой.

Лучники уже натянули тетивы на две трети. Остальные держали наготове топоры и короткие, как их еще называли в Гринвельде, разбойничьи мечи. Карл Лысая Гора тяжело покачивал в широченной ладони внушительный кистень.