Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

Некуда бежать. Даже просто сойти с алтаря, и то не получится. Она умрет и истлеет здесь, на дне преисподней, если, конечно, смерть заглядывает во владения Закрывающего пути. А если нет — сидеть тебе, Катя, на камне вечно, обняв себя за плечи руками и мерно покачиваясь. Вот как сейчас. Безостановочное движение, будто морская волна, успокаивает бурю отчаяния в твоей душе. Странно испытывать отчаяние от того, что твое доверие и надежды в очередной раз обмануты — в который, Катенька? В сотый? В тысячный?

Во второй, шепчет Катерина. Всего лишь во второй. Я не Кэт, в моей жизни было лишь трое мужчин, Тайгерм был третьим, меня не в чем упрекнуть, не хочу чувствовать себя проституткой, думать, как проститутка, улыбаться первому встречному с фальшивой нежностью, цепко и зло ощупывая глазами. Я еще смогу поверить, раскрыться, не позволю отнять у себя будущее, не хочу становиться шлюхой дьявола — и не стану. Довольно с него Кэт, пусть уяснит себе: я — не она.

Ты ведь обещала Мореходу себя, Катя? — продолжает расспросы внутренний голос. Как тогда быть с твоими клятвами? Обещала, что буду принадлежать ему, запальчиво восклицает Катерина, но как женщина, а не как трофей, добытый удачной охотой. Не как Пута Саграда, объект поклонения и нечистого вожделения толпы, вздыхающей у подножия алтаря, словно море в час прилива.

Несмотря на все попытки храбриться, Катя понимает: ей не достанет мужества сойти с камня, где Тайгерм оставил ее, разозленную и напуганную, покинуть крохотный островок света, ступить в гулкую, пышущую телесным жаром, пропахшую спермой тьму. Невидимая паства стеной стоит вокруг алтаря, жжет факелы, ждет, чтобы она, блудница вавилонская, поднялась на ноги, повела бедрами, змеясь телом и посылая улыбки умирающим от похоти прихожанам. В ответ на это ожидание в Катиной душе в обход сознания вскипают чужие и чуждые ей, Кате, дьявольски гордые слова. Катерина едва удерживается от того, чтобы крикнуть в обезумевшую толпу:

Кто скажет это, когда оно наконец будет сказано? Лилит, превращенная ревнивым разумом в пыль? Иштар, из века в век сидящая в дверях таверны? В любом случае это будет не Катя. Она не хочет быть идолом, которого обретет орда шлюхопоклонников в самом солнечном уголке ада.

Катерина понимает: то, чего когда-то хотела Кэт — преклонение, обожание, вожделение — сейчас достается ей, Кате. В поистине дьявольской дозировке. Зачем? Почему? Катерина никогда не была одержима гордыней, как ее предшественница-пиратка. Может быть, именно страшная судьба Кэт повлияла на Катино стремление стать невидимкой, тенью в тени, проскользнуть незамеченной через все ловушки и силки, поставленные жизнью — и отойти в мир иной с чувством исполненного долга, лишь слегка горчащим от сожалений о несделанном, несказанном, неиспытанном. Не вышло.

Мечты Кэт исполняются с удручающей последовательностью, на глазах меняя само Катино существо: безродная девчонка хотела стать знатной дамой — Катерина превратилась в богиню, у ног которой пресмыкались толпы; замарашка мечтала о дорогих украшениях — Катино тело для паствы храма Пута Саграда драгоценней любых кохинуров; дешевая шлюшка грезила о могущественном покровителе — сам сатана простер над Катей темную длань и произнес «Мое!», взяв ее себе перед лицом небес и преисподней. Она ли это? Или уже кто-то другой? Или что-то другое — какой-нибудь священный сосуд, адский тимпан, сакральный символ, с пафосным названием и кровавой историей. Но не человек. Не человек.

— Я врнлся, — мутно произносит кто-то, запрыгивая на край алтаря привычным и в то же время неловким, пьяным движением. Катерина, зная, что это может быть только Мореход, продолжает упорно сидеть, не поднимая головы. Пусть видит, что на него обижены. Хотя что сатане ее обида — на него, небось, обижались миллиарды людей.

— Дисюда, — все так же нечленораздельно бормочет Денница и к Катиной спине прижимается тяжелое тело в сырой, противной на ощупь одежде. Катя злится все сильнее: ушел, оделся, напился, словом, провел день с пользой и удовольствием, пока она тут сидела в чем мать родила, в пыльном пледе, без крошки хлеба, без глотка воды! Катерина старательно не думает о том, что все эти долгие, долгие часы ей не хотелось ни есть, ни пить, ни чего бы то ни было еще, а тело перестало чесаться и болеть, как только сознание перестало напоминать, что оно ДОЛЖНО болеть и чесаться. Что после ночи, проведенной на голом камне, человеческому телу положено ощущать дискомфорт. Катя из последних сил цепляется за эхо своей смертности, уязвимости, небожественности.