Дженнифер Нельсен: Сбежавший король

Сами по себе пираты, конечно, сильны, но Картия, несомненно, сильнее. Поэтому его угроза означала, что у них есть союзник. Мысли мои немедленно обратились к королю Варгану. Может быть, он здесь не для того, чтобы проверить меня. Едва ли это совпадение, что на меня напали сразу после того, как Варган переступил ворота замка.

– Я бы предпочел третий вариант, – сказал я Родену.

– Какой?

– Я дам пиратам девять дней, чтобы сдаться. Но если успеют за восемь, я буду к ним милостив.

Он рассмеялся, будто это была шутка.

– И в одеянии короля ты остался все тем же глупым оборванцем. Есть еще одно требование. Пираты хотят, чтобы ты отдал им Бевина Коннера.

Я снова фыркнул.

– Чтобы он тоже к ним присоединился?

Роден покачал головой.

– Я знаю лишь, что кто-то хочет его смерти. Надеюсь, ты не станешь против этого возражать?

Конечно, стану. Коннер не был моим другом: он уничтожил мою семью, из-за него пираты пытались меня убить четыре года назад. То недолгое время, что я провел в его поместье, он был груб со мной, однако я не собирался отдавать его Родену, как не собирался сдаваться сам.

– Смерть Коннера ничем не поможет пиратам, – сказал я. – Они просто хотят отомстить и ему, и мне.

– Ну и что, если так? Твоя жизнь кончена, Сейдж. Смирись с судьбой, прояви немного благородства и спаси свою страну. Или попробуй защищаться, и увидишь, как мы уничтожим все вокруг. Мы сожжем твои деревни, сравняем с землей города и убьем всех, кто встанет на твою защиту. – Он подошел ближе. – А если попробуешь спрятаться, мы возьмем тех, кого ты любишь, и накажем их за твою глупость. Я точно знаю, чьей смерти ты боишься больше всего.

– Может быть, твоей? – сказал я. – Почему бы тебе прямо сейчас не наказать себя самого?

Роден бросился на меня. Я попытался выхватить у него меч, но он, крепко сжав рукоятку, меня ударил. Лезвие вонзилось мне в руку, я вскрикнул и отпустил его. Позади нас раздались голоса стражников. Наконец-то. Неужели мой крик разбудил их. Самое время было понять, что я в беде.

Где-то рядом с нами лежал мой нож, но Роден продолжал наступать, заставляя меня пятиться назад. Сделав еще шаг, я споткнулся и полетел в фонтан. Он подошел к бортику фонтана с явным намерением атаковать, но тут стражники пришли мне на помощь. Без тени страха на лице он начал сражаться с тем, кто шел первым. Мне оставалось лишь смотреть и удивляться, как за последнее время Роден преуспел во владении мечом. Он рубил их так, будто это были не люди, а хлопья снега.

Я выскочил из фонтана и бросился за мечом одного из тех, кто был им повержен. В то же самое время Роден ранил другого. Тот упал ничком, повалив меня на землю и придавив мне ноги.

Роден ногой оттолкнул меч, за которым я тянулся. А потом, приставив острие меча к моему горлу, сказал:

– Решай. У тебя есть десять дней, чтобы сдаться. Или мы уничтожим Картию.

Я уже собирался ответить ему отменным ругательством, когда он поднял меч и обрушил удар мне на голову.

Когда я пришел в себя, Роден и его сообщник уже скрылись. У меня так болели голова и раненая рука, что это было, пожалуй, хорошо, что они ушли. Как бы то ни было, последние слова Родена, казалось, висели в воздухе. Я подумал, что мне очень повезло, что он не осуществил свою самую страшную угрозу и не убил меня, пока я лежал без сознания.

Весь мокрый, с окровавленной рукой, я поплелся во внутренний двор, где ко мне подбежали новые стражники. Я выбрал одного из них и велел отдать мне свой плащ, что он и сделал. Они говорили что-то о том, что мне нужен врач, но я велел привести его в сад, чтобы осмотреть раненых. Потом я приказал страже уладить все без лишнего шума, по крайней мере – до окончания службы.

Сжимая рукой рану, я медленно поплелся к часовне, где продолжалась похоронная церемония. Надо было мне сначала пойти на отпевание, а не в сад. На меня бы в любом случае напали, но я, по крайней мере, отдал бы дань уважения своей семье. Они это заслужили.

Мне очень не хватало семьи, когда я остался один в приюте, но здесь, в замке, их отсутствие не давало мне покоя, преследовало на каждом шагу. Мне страстно захотелось войти внутрь, в часовню, где бы я мог как следует помолиться за них. Но в таком виде я просто не смел туда пойти. Согнувшись под маленьким окном часовни, мне оставалось лишь слушать и надеяться, что, где бы ни были сейчас родители и брат, они простили меня.

Изнутри до меня донесся голос Джота Кервина, моего обер-камергера. Он был советником моего отца, до него – советником моего деда. А может, еще раньше – еще более дальних предков. Мне казалось, что Кервин был всегда. Он говорил о моем брате, Дариусе, и я едва узнал его по описанию. Дариус был на четыре года старше меня, и ему было столько же, сколько мне сейчас, когда я в последний раз видел его. А теперь, говорил Кервин, королем Картии стал младший из сыновей Экберта. Как будто кому-то надо было напоминать об этом.