Юлия Зонис - Дети богов

Каждый раз, когда я навещал эту дачку, охрана становилась основательней и основательней. Однако сегодня все будто вымерло. Пустовала даже будка на въезде. По оцепленному колючей проволокой забору скакали воробьи – значит, и ток отключили. Сосны сыпали желтой хвоей. Хворали липы на подъездной аллее. Жара.

Подготовленный картиной запустения, я ожидал, что и хозяина дома не окажется. Однако Касьянов Матвей Афанасьевич ждал меня в саду. В ненавистной беседке. По-счастью, яблони уже отцвели, или цвет сгубила засуха – я не заметил среди редких листьев ни единой завязи.

Увидев меня, хозяин поднялся и пошел мне навстречу. Пока он шел, я развлекался тем, что рассматривал окружающую местность своим новоприобретенным левым оком. Ничего хорошего я, понятно, не увидел. Не было никакой дачи. Под низким небом, среди каменистых холмов, вырыта была большая яма с крутыми скатами. На дне ямы завывали то ли псы, то ли волки: здоровенные, свирепые твари. Служители в серых рубахах швыряли в яму пленников, и их, стонущих от ужаса, тут же раздирали крепкие желтые клыки. Некоторые, впрочем, пытались драться короткими деревянными мечами, под свист и улюлюканье зрителей. Вокруг ямы столпились высокие бородатые воины в доспехах и при оружии. Они азартно орали и колотили мечами в щиты всякий раз, когда волк особенно кроваво расправлялся с рабом в яме – или когда раб особенно картинно душил волка. Ни яма, ни воители, ни их игры мне совершенно не понравились. Если это Вальгалла – увольте. Если это остров Авалон, жрите сами свои гнилые яблоки – я к вам, господа, не ходок.

Заметив выражение моего лица, Однорукий остановился и усмехнулся.

– Ты, как я погляжу, разжился новым глазом, племянничек. С обновкой. Обмоем приобретение?

– Оно уже достаточно обмывалось, – зло заметил я. – Пошли в дом.

Что яма, что яблоневый сад были мне равно отвратительны.

Когда хозяин расположился на диване, а я – в кресле у не работающего, слава Имиру, камина – Однорукий смерил меня не слишком приязненным взглядом.

– Говорят, ты не только новым моргалом разжился. Кстати, не припоминаю, чтобы побратим упоминал в своем завещании право распоряжаться его органами…

– Кончайте Ваньку валять, – устало ответил я. – Меч у меня. Что дальше?

Касьянов неторопливо набил трубку, все еще внимательно меня разглядывая. Прикидывал, как бы сплавить гостенька посподручней в волчью яму? Наконец он вздохнул – по-старчески так, астматическим вздохом зажившегося не по мерке человека – и сказал:

– Ты вот что, племянник. Ты не злись. Сам понимаешь – если бы можно было тебя отпустить на все четыре стороны, гулять по заливным лугам, помахивая веткой омелы – отпустил бы.

– Руки у тебя коротки меня отпускать или не отпускать. Скажи лучше, где Гармового прячешь?

Однорукий покачал головой.

– Извини, не могу. Если твой дружок до него доберется…

– Иамен мне не дружок.

– Как бы ты его ни называл. Ну вот зачем, зачем ты его из преисподней вытаскивал, а? Объяснить можешь? Чтобы он тебя же из большой благодарности и пришил…

– Слушайте, если вы и дальше будете мне голову морочить, я развернусь и уйду. И меч этот поганый выброшу. Бегайте за ним потом сами.

Хозяин отложил трубку и поднял руки в примирительном жесте.

– Все. Кончаем срач, говорим по делу. Летнее Солнцестояние через неделю. Тогда и сможешь продемонстрировать свою ушлость в обращении с оружием. Потому что – какой бы лапши тебе Книжник на уши ни навешал – а в дерево он зубами вцепится, и близко тебя к нему не подпустит.

– Посмотрим.

– Вот и посмотрим.

– Где?

– Где, извини, тоже пока не скажу. Встречаемся здесь вечером двадцатого. Подъезжай часам к десяти.

– И что там?..

Однорукий прикрыл глаза, как будто вспоминая.

– Там… Там, мальчик, будет бойня. Там придется идти на принцип…

– А поконкретней нельзя?

Хозяин мой усмехнулся.

– Почему же нельзя. Можно и поконкретней. Ты, небось, уже видел, как он мертвецов поднимает?

– И?

– И краткое. А теперь представь, что покойничек не один. Не два. Тысячи, десятки тысяч. Целая армия. Я, конечно, ребят своих подгоню. Будет нам и огневая поддержка, да только что мертвым сделается? Ты его надвое рубишь, а половинки разрубленные к тебе ползут, за ноги хватают, кусаются…

– Спасибо, я понял.

Однорукий распахнул глаза. В черных зрачках вовсю бушевало древнее пламя. Он даже привстал с дивана, обронив на пол трубку. Угольки раскатились по ковру…