Генри Олди - Пасынки восьмой заповеди

Джошу удалось подняться только с третьей попытки. Пошатываясь, он доковылял до Марты и без сил повалился в грязь рядом с ней, опасливо глядя на рассматривавшего их седого волка.

— Он нас не тронет, — выдавила Марта. — Он… защищал меня… как и ты.

Марте показалось, что седой волк едва заметно кивнул и усмешливо оскалился, но, скорее всего, это ей только померещилось.

В следующее мгновение зверь повернулся и одним длинным прыжком исчез в сумерках.

Джош проводил его недоумённым взглядом и протяжно заскулил.

— Дорога далеко? — спросила женщина.

Пёс утвердительно кивнул и неуклюже махнул лапой в сторону склона, с которого недавно скатились седой волк и он. Видимо, в том направлении и находилась оставленная ими дорога.

— Не дойду, — пожаловалась Марта лохматому Молчальнику. — Нога у меня… Поищи-ка лучше место, где бы нам ночь пересидеть — по светлому, авось, выберемся!..

Джош снова кивнул и неуверенной трусцой побежал вдоль журчащего ручья по дну оврага. Опираясь на палку, Марта медленно побрела следом.

Они шли около получаса. Под ногами хлюпало, чавкало, Марта оскальзывалась на размокшей глине, а потом овраг резко свернул вправо — и, выйдя из-за поворота, женщина и собака сразу увидели огонь.

В этом месте из оврага имелся довольно пологий выход, — правда, поперёк него валялся полусгнивший трухлявый ствол — и в тридцати шагах за ним, совсем недалеко, горел чей-то костёр.

…пламя настойчиво облизывало редкие сырые ветки, и те трещали от удовольствия, истекая густым сизым дымом. Смолистый аромат пропитывал всё вокруг, на одинокой поляне света и тепла, невесть как образовавшейся в ночном лесу, царил тихий уют — и Марте, что стояла, привалившись к шершавой коре бука-великана на самой границе высвеченного круга, всё это показалось ужасно смешным. Она даже чуть было не расхохоталась, и упавший рядом Джош перестал зализывать раны и озабоченно глянул на женщину.

Посудите сами — после всего, что произошло, после задранных лошадей и убитого гайдука, после хрипа, рычания и сумасшедшей погони по дну оврага, после руки Костлявой на самом плече и оскаленной пасти Седого на горле Джоша… после всего этого стоять, стараясь не наступать на распухшую ногу, и думать: опасен человек у костра или нет?

И жалеть, что надорвавшись в схватке с Великим Здрайцей, ты не можешь забраться в карманы чужой души без прикосновения к телу хозяина.

Хотя и раньше-то знала: крепко не тронешь — много не вынесешь…

— Иди сюда, — не оборачиваясь, бросил человек.

Ещё стоя у бука, Марте показался знакомым его силуэт: широченные плечи, плотное, крепко сбитое туловище, косматая нечёсаная голова; а когда она послушно подошла сбоку и увидела зелёные огоньки, на миг вспыхнувшие в глубоко посаженных глазках при виде ковыляющего Молчальника — сомнениям не осталось места.

— Доброй ночи, сын мельника, — тихо сказала Марта, неуклюже садясь у костра и протягивая к огню руки; и, помолчав, добавила:

— Доброй ночи, Седой…

Низкорослый сын мельника взлохматил пятернёй копну своих русых волос, и в отблесках костра сразу стало заметно то, что днём прятал слишком яркий солнечный свет: серебряные нити, пронизывающие гущу прядей.

— Дай сюда… ногу, говорю, дай! Не трясись, не укушу…

Ознобно вздрогнув от последних слов, Марта вытянула вперёд ногу — и сильные корявые пальцы плотно обхватили щиколотку. Женщина охнула, валявшийся неподалёку Молчальник встревоженно поднял голову, но боль почти сразу отпустила, быстрые прикосновения разгоняли опухоль в разные стороны, расслабившейся Марте внезапно захотелось спать… но в эту самую минуту сын мельника прекратил разминать пострадавшую ногу, и заметно ослабевшая боль всё-таки вернулась.

— Денька три прохромаешь, — успокаивающе буркнул Седой, с хрустом разминая пальцы и несколько раз встряхивая своими лапищами, словно сбрасывая капли воды. — Цело всё…

— Зачем ты это делаешь? — слова вырвались сами, непроизвольно.

— Что?

«А действительно, что? — подумала Марта. — Зачем спас от волков? Зачем отпустил Джоша? Зачем разжёг костёр?»

— Дура ты, баба, — Седой подкинул охапку дров в огонь и задумчиво уставился перед собой. — Ох и дура… Тебе радоваться надо, плакать от счастья, а ты с вопросами лезешь! Не один тебе, что ли, хрен, почему жива осталась?! Доживёшь до утра — удача, до корчмы Габершляговой доберёшься — радость, вовсе из наших краёв исчезнешь — до конца дней праздника хватит… У ночного костра правды не ищут, у него спят или сказки до утра сказывают! Поняла?