Надежда Первухина - Признак высшего ведьмовства

— Такой, как ты, не найти мне, — отрывисто сказал Маркел. — Черт с ним, с городом, с совхозом. Остаюсь с тобой, в деревне. Только вот что… Я атеист.

— Это как понять? — поморщилась Руфа. — Пороком тайным страдаешь или дурной болезнью болел?

— Тьфу на тебя! — вспылил Маркел. — Атеист — это тот, кто не верит в богов всяких, вот я о чем… А вы, я вижу, тут все уж очень верующие.

— Да, мы верующие, — сказала Руфа. — А коли ты с нами жить остаешься, то и сам скоро верующим станешь.

— Агитировать будете… — непонятно сказал Маркел.

— В наших богов нельзя не верить, — непонятно же ответила и Руфа.

Некоторое время спустя после означенного теологического диспута Маркел и Руфа сочетались браком по местному огнелюдскому обычаю. И с этого момента, как стал Маркел окончательно «своим» в деревне, стали открываться ему сокровенные тайны яроверов. Да и о жене своей узнал Маркел такое, что не снилось ни одному популярному в то время научно-техническому журналу: при желании либо хозяйственной необходимости Руфа ребром ладони, раскаленным почище паяльника, резала металлические листы вполпа-льца толщиной. Одним дуновением могла запалить костер либо растопить печь. А воду для стирки грела, просто опустив руку в двухведерную бадью — была наподобие жуткого невозможного кипятильника… И с тех пор как впервые столкнулся с таким феноменом Маркел, с тех пор как узнал, какими на самом деле являются жители деревни Огнево, характер его, доселе веселый, гордый и даже настырный, сильно изменился. Словно подменили Маркела Потапова — из бойкого парня превратился он в тихоню, жениного подкаблучника… И, как заметил, как понял постепенно из всего образа жизни деревни Огнево, многие мужики вроде него были беспримерно тихими, покладистыми и до жути боялись своих огненно одаренных жен. Нет, не то чтобы огнелюдовские бабы мужчин своих как-то третировали или запугивали. И хоть в таких семьях никогда не случалось скандалов, никогда мужчина не чувствовал себя главой и хозяином. Да и дети, рождавшиеся от браков человека и пламенги, тянулись больше к матери, нежели к отцу, и имели в натуре своей больше материнских качеств.

Так было и с первыми тремя детьми Потаповых. Маркел не возражал — его и самого, в глубине души, не тянуло к этим «неправильным» детям. Тот ртутно-прозрачный блеск глаз, что сперва заворожил его в красавице Руфи, теперь — в собственных детях — внушал безотчетный страх и даже отвращение. Будь то другая деревня, Маркел бы запил, потому что не может даже самый крепкий человек жить в постоянном и предельном напряжении души. Но в Огневе не водилось ничего спиртного, строгая община яроверов почитала абсолютную трезвость добродетелью, угодной Дочери-Творцу. Не было в Огневе и шумных, разудалых праздников — во-первых, потому что жили огне-вцы по своему, отличному от светского, календарю, и, во-вторых, ни свадьбы, ни дни рождения не обставлялись у них хоть малой торжественностью…

Но речь сейчас не о том. Итак, в семействе Потаповых выросло трое чад, и тут выяснилось, что Руфа опять в тягости. Она отнеслась к своей поздней беременности спокойно, но Маркел, в отличие от нее, вдруг принял все это слишком близко к сердцу. А именно: он решил, что всю беременность Руфа должна проходить не под присмотром местных бабок, а под присмотром квалифицированных городских врачей, да и ребенка будет рожать не в избе, а в специальной родильной палате, как то положено цивилизованным женщинам. Может быть, лелеял Маркел тайную надежду, что новый ребенок, родись он в условиях, в которых рождаются все дети, будет обычным, нормальным, а не маленьким чудовищем, подобно дракону исторгающим пламя.

— Повезу тебя в город, — сказал Маркел жене. Она посмотрела на него прозрачными глазами:

— Обычаев не знаешь?

— Довольно с меня ваших обычаев, — отрезал Маркел. — Всю жизнь я тебе волю давал. А теперь будет по-моему.

Руфа на это ничего не сказала, словно считала ниже своего пламенгиного достоинства вступать в пререкания с мужем-человеком. Ее почти взрослые дети молча наблюдали за тем, как мать собирает в дорогу немудреные пожитки (в Огневе жили бедно, скудно, но свято — только тем, что сами пряли или шили, пользовались, ничего из «мира» не приносили). Наконец, дочь сказала матери:

— Это к худу, мама. Не езди с ним.

(Маркел как раз вышел из избы, так что разговора не слышал.)

Руфа молчала. Дочь продолжила:

— Мне сон приснился: если выйти за ворота деревни нашей, то сразу настигнет гибель. Мама, не езди. Разве ты здесь не родишь? Или ты отцу потакать вздумала?! Так ведь он всего лишь человек!