Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)

Она нахмурилась.

— Это что, кино?

— Надеюсь, что нет. Это рассказ, если у меня получится его написать.

— Тогда давайте поговорим о кино. — Она пролистала стопку заметок. Ей было лет двадцать пять, и она была одновременно привлекательной и бесполой. Я предположил, что это одна из женщин, которые были тогда на завтраке, то ли Динна то ли Тайна.

Вдруг она на чем-то споткнулась и прочла:

— «Я знал невесту, когда она танцевала рок-н-ролл»?

— Кто это написал? Эта фраза из другого фильма.

Она кивнула.

— Короче, должна вам сказать, что ваш сценарный план… можно назвать спорным. Эта история про Мэнсона — мы не уверены, что она прокатит. Мы можем обойтись без него?

— Но в этом-то вся суть. Я хочу сказать, что книга называется «Сыны человеческие», и она посвящена его детям. Если выбросить Мэнсона, мало что останется, не так ли? Ведь вы купили права на экранизацию именно этой книги. — Я протянул ей книгу, свой талисман. — Отказаться от образа Мэнсона, не знаю, это все равно что заказать пиццу, а когда ее привезут, сетовать на то, что она плоская, круглая и покрыта сыром и томатным соусом.

По ней нельзя было определить, слышала ли она хоть что-то из того, что я сказал.

Она спросила:

— Как вам название «Головорезы»?

— Не знаю. Речь о фильме по моей книге?

— Мы бы не хотели, чтобы люди решили, что речь пойдет о религии. Сыны человеческие . Звучит так, словно фильм антихристианский.

— Ну, можно сказать, я действительно подразумеваю, что сила, которой обладают дети Мэнсона, в известном смысле от дьявола.

— Ах вот как?

— Я говорю об этом в книге.

Ей удалось изобразить жалостный взгляд, из разряда тех, каким смотрят только люди, знающие, что книги — в лучшем случае права на вольную экранизацию, которой можно одарить остальное человечество.

— Ну, я не думаю, что студия сочтет это приемлемым, — сказала она.

— Вы знаете, кто такая Джун Линкольн? — спросил я.

Она покачала головой.

— А Дэвид Гембол? Джейкоб Клейн?

Она снова покачала головой, на этот раз немного нетерпеливо. И протянула мне список, по ее мнению, необходимых исправлений, из которого следовало, что я должен переделать практически все. На страничке было указано «кому»: мне и еще нескольким человекам, чьих имен я не сумел распознать, а еще на ней значилось «от кого»: от Донны Лири.

Я сказал:

— Спасибо, Донна, — и направился обратно в отель.

Целый день я был не в духе. А потом придумал способ переделать сценарный план, чтобы учесть все замечания, приведенные в списке.

Еще день я размышлял, несколько дней писал и наконец факсом отправил третий вариант на студию.

Праведник Дундас, убедившись в моем искреннем интересе к Джун Линкольн, принес мне свой альбом, и я обнаружил, что это псевдоним родившейся в 1903 году Рут Баумгартен, назвавшейся так в честь месяца июня и президента Америки. Это был старый альбом в кожаном переплете, размером и весом напоминавший фамильную Библию. Когда она умерла, ей было двадцать четыре года.

— Жаль, вы ее не видели, — сказал Праведник Дундас. — А фильмов с ее участием почти не сохранилось. Она была такой талантливой. Она была самой большой из всех звезд.

— Она была хорошей актрисой?

Он решительно покачал головой:

— Неа.

— Или необыкновенной красавицей? Если это так, значит, я чего-то не заметил.

Он снова покачал головой.

— Камера ее любила, это точно. Но дело не в этом. Среди девочек на подпевке многие были красивее ее.

— Тогда что же?

— Она была звездой, — пожал он плечами, — и этим все сказано.

Я перелистывал страницы: вырезки с отзывами о фильмах, о которых я никогда не слышал, и оригиналы и копии которых утрачены много лет назад, потеряны или уничтожены огнем: нитратная пленка отличалась повышенной пожароопасностью; вырезки из иллюстрированных журналов: Джун Линкольн, занятая в роли, Джун Линкольн на отдыхе, Джун Линкольн на съемках «Рубахи ростовщика», Джун Линкольн в огромном меховом манто, позволяющем датировать снимок точнее, чем странная прическа и неизменная сигарета.

— Вы ее любили?

— Не так, как любят женщин…

Мы помолчали, и он перелистнул страницу.

— Моя жена убила бы меня, если бы сейчас услышала.

Снова молчание.

— Ну да. Тощая мертвая белая женщина. Возможно, что и любил. — Он закрыл альбом.

— Но ведь для вас она не умерла, не так ли?

Он покачал головой. И ушел. А альбом остался у меня.

Секрет иллюзии «Греза художника» заключался в следующем: женщину плотно привязывали к обратной стороне полотна. Полотно было дополнительно укреплено проволокой, и когда художник легко и небрежно вносил на сцену холст и ставил его на мольберт, женщина там уже была. А само полотно было устроено как штора и могло подниматься и опускаться.