Вадим Проскурин - То что не должно происходить

– Откройте.

Молодой человек медленно ответил, кажется, он боится делать резкие движения даже голосом:

– Дверь заблокирована. В здании тревога. Вам не уйти.

Я усмехнулся. Забавно, что он обратился ко мне на «вы». Как мало надо сделать, чтобы тебя начали уважать – всего лишь убить человека на глазах у собеседника.

Я сел обратно в кресло, из которого так хотел вырваться минуту назад. Я спросил:

– Ну и что будет дальше?

Мои собеседники промолчали. Судя по тому, как они одновременно отвели взгляд, у них предусмотрена какая-то стандартная процедура на этот случай. Например, в комнату подается усыпляющий газ. Я решил, что не буду проверять, верно ли это предположение. Я телепортировался.

Секунду назад я сидел в подвале ФР, и вот мир расплылся, краски выцвели, все стало однотонно-серым, белесые огоньки, черные пятна, все колышется, вращается и переливается. Я знаю, что это место называется «центр вечности», но я не знаю, откуда я это знаю. Я успел подумать, что не указал точку назначения, но сквозь ускользающую сероту уже проступили краски реального мира. Я сразу узнал, где нахожусь – я стоял посреди своей комнаты.

Мир еще не успел обрести все многоцветье, а я уже понял, что в интерьере моей комнаты кое-что неправильно. Незнакомый мужчина сидел на корточках перед моим письменным столом и с явным любопытством заглядывал в выдвинутый нижний ящик. Он не видел меня, он сидел спиной ко мне, и я не видел его лица, но во всей его позе было нечто такое, будто он не роется в чужом столе, а выковыривает алмазы из стен шахты, больше всего на свете боясь расколоть очередной извлекаемый камень. Я оглянулся.

На стуле у противоположной стены сидел Женька – мой сосед, музыкант из оркестра детского театра. Он глядел на меня и глупо моргал, как лягушка в рекламе средства для улучшения пищеварения. В дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, стоял мой отец. Я успел уловить смену выражений на его лице – вначале печально-потерянное удивление, затем внезапный и невидимый бросок адреналина в кровь, и вот передо мной совсем другой человек. Два быстрых взгляда налево и направо, затем неуловимый жест рукой. Этот жест явно обращен ко мне и означать он может только одно – немедленно возвращайся, откуда пришел. Одновременно плечо отделяется от косяка, туловище приобретает вертикальное положение, ноги слегка сгибаются в коленях, руки обманчиво расслабляются – он что, собрался драться с ментами? Я знаю, он меня любит, любой нормальный отец любит своего сына, и я помню, что он раньше имел какой-то пояс у-шу, но драться с ментами? Из-за меня? Он же уверен, что я совершил преступление, менты обязаны были показать ему ордер, он знает, что меня обвиняют в преступлении первой степени. И, в любом случае, если твоего сына повязали менты, пусть даже и ни за что, каждый знает, что бороться за родную кровиночку надо не так – нанять адвокатов, напрячь старые связи среди многозвездных генералов, в конце концов, дать взятку кому надо. Но эта боевая стойка… знающему человеку просто невозможно не узнать ее.

Краем глаза я уловил, что человек, сидящий на корточках спиной ко мне, начал медленно разворачиваться. Видимо, почувствовал изменение атмосферы в комнате. Отец повторил свой жест, и теперь он был куда понятнее. Я подчинился.

Мир посерел и обесцветился. На мгновение меня обволокли серо-бело-черные потоки центра вечности, а затем вокруг меня снова возник мир.

Оказалось, что я нахожусь в квартире Маринки, в большой комнате, и что я стою точно посередине между Маринкой и три-дэ-ти-ви. Маринка смотрела на меня, и было видно, что она не верит тому, что видит. Я глупо улыбнулся и сказал:

– Привет!

Маринка нахмурилась. Она покосилась на стакан с остатками вина, стоящий на столике рядом с ней. Я шагнул к ней.

– Да я это, я. Я не глюк.

Маринка неуверенно прикоснулась к моей руке. На ее лице отразилась целая гамма чувств: недоумение, испуг, и, почему-то, жалость. Я проследил направление ее взгляда и вспомнил, что у меня огромный фингал под левым глазом. Как только я это вспомнил, щека заболела. Я отдал короткий приказ. Молниеносная вспышка боли, странное, невозможное движение под кожей лица, секунда нестерпимого зуда, и все кончено. Мое лицо в полном порядке. Зато лицо Маринки теперь совсем не в порядке – глаза расширились, рот открылся, как бы она не упала в обморок.

За последние минуты произошло очень много очень важных вещей. Но то, что произошло, можно обдумать потом. А сейчас я должен сделать то, что всего, что произошло и всего, что может произойти. Я сказал: