Тимофей Печёрин - Темная жатва

— Мысли читаешь никак? — хмыкнул он, — тоже мне — вёльва…

О вёльвах Рейну довелось узнать в юности — из какой-то книги в замковой библиотеке. В горных кланах так называли женщин, которые не охотились, не отягощали себя хозяйственными делами и уж точно не проливали человеческую кровь. Не брали вёльв и замуж; пользу клану они приносили в другом, обладая даром ясновидения.

— Да, я вёльва, — сам того не ожидая, услышал из уст девушки капитан, — и не шлюха, если благородный сэр по-прежнему так полагает…

— Ну а мне плевать, — заявил в ответ Аксель Рейн, — к тому же в одном ты ошиблась: какой я к демонам «благородный сэр»? Я бастард. А по-простому — ублюдок, порождение похоти… даром что похоти королевской. Впрочем, с тревогами и шлюхами да, ты угадала. Как и с желанием выпить.

— Я не угадываю, — с холодом северных гор в голосе промолвила вёльва, — я вижу и слышу. Даже то, что другим незаметно.

— Так я ж сказал — плевать! — еще грубее отвечал капитан, — и если уж… как ты там сказала?.. «Не стоит топить в вине» — тогда что стоит-то? Что мне делать, можешь сказать? А то мне тоже — незаметно…

— Могу! — твердо и уверено произнесла девушка, в то время как глаза ее лихорадочно заблестели, — твои беды… нет, твоя судьба решится в земле, что захвачена Смертью.

Выпалив столь витиеватую тираду, вёльва резко развернулась и почти мгновенно скрылась в полумраке переулка. Впрочем, большего и не требовалось: Аксель Рейн все равно не стал ни переспрашивать ее, ни преследовать. До него почти сразу дошло, о какой «захваченной Смертью» земле идет речь.

Зато немало озадачила его другая фраза, брошенная девушкой уже на ходу:

— …найди там человека, оставшегося в живых!

Ведь прозвучала она примерно так же, как предложение поискать цветочную поляну в заснеженных горах.

Сны, как известно, все чаще напоминают картины — когда красочные и радостные, а когда мрачные и зловещие. Последние по невежеству еще часто называют кошмарами, хотя к подлинному смыслу этого слова даже самая жуткая из картин едва ли имеет отношение. Только очень впечатлительный человек способен по-настоящему испугаться того, что он увидел отрешенным взглядом, со стороны. И даже если во время сна поверить в подлинность видения, все равно с пробуждением оно забывается. Причем даже гораздо быстрее, чем в том возникла бы нужда.

Однако присниться может и другое: ощущения, предчувствия; боль, страх и беспокойство. Воплощаться в зрительные образы им совсем и не обязательно — подобные чувства задерживаются в душе все равно дольше любой картины. И не спешат покидать человека даже в часы его бодрствования.

Именно такие сны, привязавшись надолго, превращаются в пытку — а значит, и в подлинный кошмар для спящего. Не принося отдохновения, они оборачиваются бессонницей, а временами и вовсе помутнениями разума. Лишь один из десяти, а может даже из сотни, способен понять причины своих ночных мук, правильно истолковать навязчивые грезы — и стать в обществе себе подобных пророком, мудрецом… а порой и изгоем. Все зависело от времени, в коем такому человеку довелось родиться и жить.

Что касается Клода (в Гаэте также известного как Мастер Огня) то на мудрость он особенно не претендовал, однако и становиться изгоем не собирался. Не говоря уж о том, чтобы лишаться разума. Еще не старый, но весьма умелый выученик Храма Стихий, Клод неплохо устроился в главном портовом городе страны. И жизнь виделась ему еще далеко не прожитой, полной заманчивых возможностей… но ровно до той ночи, когда муки впервые пришли на смену грезам.

Клоду снилась боль — не то от побоев, не то от удушья… хотя, наверное и от того, и от другого сразу. Мастер Огня ощущал ее столь явственно, как будто его самого избивала толпа, чтобы затем надеть петлю на шею. Кроме боли чародей чувствовал обиду — сам не понимая, на что. Обиду, разочарование… ну а венцом сонной пытки становилось обычно чувство одиночества. Когда понимаешь, что остался один на один с миром, а мир отнюдь не добр к тебе.

Дни проходили в привычных мотаниях по городу из конца в конец, толкотне на улицах и вдыхании воздуха, пропахшего рыбой и морской сыростью. Гаэт как сердце кровь прогонял сквозь себя товары с полмира. Корабли с юга привозили шелка, приправы, вина, а порой и диковинных зверей кому-нибудь из дворян на потеху. В обратный путь они направлялись, груженые зерном, селедкой, а до недавнего времени еще золотом и серебром, добытым в копях Торнгарда.