Маргарет Уэйс - Драконы весеннего рассвета

Сестра опускается на колени подле меня.

«Смотри, Берем! Разве не чудо? В таком жутком месте – и такие прекрасные камни… – Она оглядывается кругом, и я чувствую, что ее тоже начинает трясти. – Как ты думаешь, что здесь было раньше? – продолжает она. – Я чувствую что-то такое торжественное… священное… но и злое… До Катаклизма здесь, наверное, был храм! Храм темных Богов. Берем!.. Что ты делаешь?»

Я вытаскиваю свой охотничий нож и начинаю помаленьку выколупывать один из камней, искрящийся зеленым сиянием. Он величиной с мой кулак, а блестит ярче, чем солнце в зелени листьев. Податливая известка легко крошится под ножом…

«Остановись, Берем! – пронзительно вскрикивает сестра. – Это… это же святотатство! Это место посвящено какому-то Богу! Не смей!..»

Камень под моей рукой холоден, как и полагается камню, но я чувствую исходящий из него зеленый огонь. Я не обращаю внимания на протесты сестры:

«Ты сама только что говорила, будто это Врата Радуги. Смотри, так оно и есть! Легенда гласит, будто тот, кто пробежит под радугой, найдет горшок золота. Вот и мы нашли клад. Чего ты боишься? Если здесь и вправду некогда жил какой-нибудь Бог, так он, поди, давным-давно сбежал. Тут нет ничего, кроме мусора! Если бы этот храм был нужен Богам, они, верно, позаботились бы о нем. Да и не обеднеют они, если я приберу камешек-другой…»

«Берем!..»

В ее голосе звучит страх. Девочка испугалась. Глупая девчонка. Право, она начинает меня раздражать. Я почти высвободил камень. Он уже шатается…

«Послушай, Джесла! – Меня трясет от возбуждения, я едва могу говорить. – Нам с тобой не на что жить – после такой-то зимы, про пожар я уж молчу! Ты только подумай, сколько денег принесет нам на гаргатской ярмарки один этот камень! Мы сможем уехать отсюда! Мы станем жить в городе… может, даже в Палантасе! Ты столько мечтала взглянуть на тамошние чудеса…»

«Нет! Берем, не смей! Это святотатство! Я запрещаю тебе!»

Ее голос строг и суров. Я еще не видел ее такой. На какой-то миг меня охватывает сомнение… Я отодвигаюсь прочь – прочь от сломанной колонны с ее радугой самоцветов. Я тоже начинаю чувствовать нечто темное и пугающее, некую тень, которая витает над этой поляной… Но камни слишком прекрасны. Они так сверкают и переливаются на солнце. Нет, говорю я себе. Здесь больше не живет никакой Бог. Никакой Бог не охраняет эти руины. Никакой Бог не хватится самоцвета – одного-единственного самоцвета, – вделанного в обломок колонны, валяющийся на всеми забытой поляне…

И я вновь нагибаюсь, чтобы поддеть камешек концом ножа и вытащить его. Как прекрасна его глубокая зелень! Как весеннее солнце, льющееся сквозь молодую листву…

«Берем! Остановись!..»

Она хватает меня за руку. Ее ногти впиваются в мое тело. Мне больно. Я свирепею… И, как это часто бывает со мной в мгновения ярости, глаза застилает багровая пелена, а в груди раздувается горячий, удушающий ком.

«Отвяжись!..» – слышу я свой собственный рев.

Я с силой отталкиваю ее…

Она начинает падать…

Время останавливается. Сестра падает целую вечность. Я… Но ведь я не хотел… Я пытаюсь подхватить ее – и не могу сдвинуться с места.

Она падает прямо на обломанную колонну.

Кровь. Кровь…

«Джес!..» – шепчу я, подхватывая ее на руки.

Она не отвечает мне. Кровь растекается по самоцветам, гася их огненный блеск. И точно так же меркнут ее глаза. В них больше нет света…

И в это время под моими ногами разверзается твердь. Из обугленной, вывернутой наизнанку земли восстают и устремляются к небу колонны! Накатывает чудовищная тьма, а грудь пронзает невероятная, сжигающая боль…

– Берем!

Капитан Маквеста Кар-Тхон стояла на передней палубе, сердито глядя на рулевого.

– Сколько раз повторять тебе. Берем? Подходит шторм, пора заводить расчалки. О чем ты мечтаешь, хотела бы я знать? Стоишь, смотришь в море… Собираешься памятником работать? Давай-ка, шевели задницей! Статуям я жалованье не плачу!

Берем вздрогнул, лицо его побелело. Он так жалко съежился, напуганный гневом Маквесты, что капитан «Перешона» почувствовала себя неловко. Все равно что срывать зло на беззащитном ребенке.

Он и есть ребенок, сказала она себе. Пусть ему пятьдесят, если не все шестьдесят лет, пусть он лучший рулевой из всех, с какими она когда-либо плавала, – по умственному развитию он дитя.

– Ладно, Берем, – вздохнула Маквеста. – Извини, что я так на тебя рявкнула. Это все шторм… Да не смотри ты на меня так! Тьфу ты, если бы он только мог говорить!.. Я бы дорого дала, чтобы узнать, что там варится у него в голове… если там, конечно, вообще что-нибудь варится. Ну все, проехали. Доделывай дело – и марш вниз. Все равно, пока шторм не утихнет, будем по койкам валяться…