Роберт Силверберг - Горы Маджипура

Но, кажется, это только ухудшило дело. Тойкелла нахмурился еще сильнее; король жевал нижнюю губу, сжимал кулаки и стучал друг о друга узловатыми костяшками пальцев; его ноздри раздувались, а щеки втягивались от растущего раздражения.

Отвечая, Тойкелла смотрел не на Коринаама, а на Харпириаса, и речь его была краткой, а тон сардоническим, и в нем явно звучала ярость:

— Приношу благодарность. Очень признателен за вашу милость.

Харпириас без труда понял слова короля и тот смысл, который был в них заложен. Тойкелла ясно сознавал, что его власть будет зависеть от снисходительности владык Маджипура, а ему нелегко было с этим примириться.

И все же Харпириас испытывал потребность выразить свое сочувствие и подбодрить правителя отиноров.

— Ваше величество… мой добрый царственный друг…

Тойкелла ответил рычанием:

— Уезжайте! Сейчас же! Покиньте эту землю.

И пусть никто из вас не возвращается сюда — ни вы, ни другие подобные вам люди.

Коринаам начал переводить по собственной инициативе. Но Харпириас взмахом руки заставил его замолчать. Он не сомневался в значении сказанного королем.

Харпириас протянул ему руку Тойкелла взглянул на нее так, словно это было что-то грязное.

Он излучал ледяной холод оскорбленного королевского достоинства, холод самого темного дня отинорской зимы.

— Мы не боимся, — надменно произнес Тойкелла. — Пусть империя проявит себя с худшей стороны — мы будем готовы. Даже если вы пошлете против нас двести человек! Триста человек!

Харпириас ничего не смог ответить. Лучше оставить все как есть, подумал он. По крайней мере, гордость Тойкеллы не пострадала. И возможно, через некоторое время раны, нанесенные их посещением, заживут, и в старости он будет похваляться, как когда-то заставил короналя Маджипура приползти к нему и молить об освобождении ученых исследователей и как в качестве платы за освобождение захваченных им пленников получил от короналя ребенка королевской крови.

Пусть так и будет, подумал Харпириас. В конце концов Коринаам оказался прав: что пользы в том, чтобы рассказать Тойкелле всю правду, а погубить можно многое.

Он официально простился с королем. Тойкелла, с каменным лицом, ответил весьма высокомерно. Затем Харпириас повернулся к Ивле Йевикеник, чтобы еще одно полное любви и слез мгновение побыть с ней. Но что он мог ей сказать? Что в самом деле он мог сказать? Несмотря на все приобретенное на Замковой горе красноречие, сейчас ему ничего не приходило в голову. Она с грустью смотрела на него, но в ответ на его улыбку тоже выдавила из себя некое ее подобие. Щеки ее были мокрыми и блестели от слез. Она пыталась стереть их тыльной стороной ладони.

Харпириас не мог поцеловать ее на прощание — здесь не было обычая целоваться. В конце концов Харпириас взял ее руку, задержал на мгновение в своей и отпустил.

Она тоже взяла его руку и нежно приложила ее к своему животу, словно давая ему почувствовать зарождающуюся внутри новую жизнь. Затем отпустила его и отвернулась.

Харпириас собрал своих людей, жестом позвал за собой освобожденных пленников и покинул пиршественный зал.

Судя по усыпанной точками звезд тьме над головой, до рассвета оставалось еще несколько часов. Но остаток ночи ушел на погрузку багажа в экипажи и подготовку их к путешествию домой. Когда все последние приготовления были закончены, небо уже расцветилось розовыми полосами.

Харпириас на мгновение остановился у каменной стены, скрывавшей от всех царство отиноров.

Теперь — домой! Домой, к ожидающему его теплу цивилизованного Маджипура и, возможно, к возобновлению его прерванной карьеры на Замковой горе. Он и в самом деле выполнил то задание, с которым его сюда послали; более того, он пережил увлекательное приключение, и впечатлений ему хватит до конца жизни. Даже корональ будет с удовольствием слушать его истории, не говоря уже об остальных. Теперь домой — рассказывать о том, что довелось испытать; домой, к нормальной ванне, к еде из настоящих продуктов… устрицы и маринованная рыба, грудка секкимаунда или окорок билантуна и густое, крепкое вино Малдемара, или ярко-красное вино Банниканниколя, или золотистое вино Пилиплока, или тонкое, серебристо-серое вино Амблеморна, а может быть, все четыре сорта, быстро сменяющие друг друга; и все это в компании какой-нибудь ясноглазой красотки с высокими скулами и изящными бровями, которая останется с ним на ночь, а быть может, на две, на три ночи — почему бы и нет?