Михаил Успенский - Там, где нас нет

Другая, свободная от вара голова заорала от лютой боли. Царь жестом велел петуху прекратить и спросил:

– Все видели? Все слышали? Больно только одной голове, а кричит совсем-совсем другая! Это о чем нам говорит? Это нам говорит о том, что головы целых две, а душа таки одна! И доля на эту душу тоже полагается одна.

– Верно! Верно! – закричали сторонники Лутони.

– А ведь верно! – отозвались бывшие приверженцы Богодула-Зимогора.

И бросились друг на друга – только не с пинками и зуботычинами, а с объятиями и поздравлениями.

Поклеванная голова кое-как выковыряла вар из зубов, и обе завопили в два голоса:

– Нечестно! Калеку обидели! Царь Соломон поспешил утешить:

– Зато я с вас и судебные издержки как с одного и того же человека взыщу!

И назвал пеню – такую, что головы Зимогора-Богодула с горя стали колотиться друг о дружку.

Решил внести свою лепту и Принц Яр-Тур:

– Ежели сэры Зимогор и Богодул договорятся промежду собою братски и полюбовно, я мог бы снести лишнюю голову, нимало не повредив другую…

Таким образом в это утро торжище на площади превратилось в судилище, а судилище в свою очередь – в гульбище, но никак не в побоище, чего боялся староста.

На площади уже накрывали столы, и Жихарь надеялся, что золотой ложке будет нынче большое заделье. Староста предложил наперед сводить гостей в баню, а уж потом, намывшись и напарившись, приступить к торжеству. Долго думали, как быть в этом случае с Китоврасом, но Соломон припомнил, что один из владык славной западной державы своей волей ввел не то что кентавроса, а натурального коня, и не то что в баню, а в государственный совет. Это всех убедило.

Принц Яр-Тур воспитывался в тех краях, где моются лишь по великим праздникам в медном котле с горячей водой, а у Соломона во дворце было сразу несколько бассейнов, в том числе и с розовым маслом; ни про какие веники они отродясь не слыхали.

Баня была скатана из могучих бревен, полы старательно отскоблены добела.

Сильно запросился в баню и Будимир. Ему толковали, что там станет он не гордый кочет, но мокрая курица. Он все равно лез, махал крыльями – видно, не хотел оставаться один. Решили посадить его в предбаннике стеречь одежду и оружие. Старостины домочадцы пообещали свежее белье.

Жихарь плескал золотой ложкой на каменку, Яр-Тур шарахался от клубов пара, Китоврас распаривал копыта в четырех лоханях, а царь Соломон наглядно объяснял приятелям, что такое обрезание и какая от него великая польза.

Дошел черед и до веников. Принц поначалу счел действия Жихаря за позорное наказание розгами и полез было в драку.

– Гляди! – кричал богатырь, орудуя двумя вениками зараз. – Царю не зазорно, а тебе, вишь, зазорно! Это же лечение!

Временами выходили охладиться в предбанник. Будимир вел себя как-то.

неспокойно, бегал по углам, тосковал. «Хватит тебе, дурной!» – утешал Жихарь. Париться новичкам понравилось всем, особенно Китоврасу – здоровье-то у него было лошадиное. А вот царь начал хвататься за сердце.

– Душно мне, – сказал он и принюхался. Тут и Жихарь увидел, что сквозь щели ползет потихоньку сизый дымок.

– Это что еще такое? – возмутился он и торкнулся в дверь. Она не поддавалась.

– Сэр Джихар, – обратился к нему Яр-Тур, – вы не заметили, что за пища была на праздничных столах, за которыми нас якобы ждут?

– Пища как пища, – ответил Жихарь, ударяя в дверь плечом. Дым становился гуще.

– Вы видели миски с кашей из белого сарацинского пшена с изюмом? Мне как-то довелось отведать этого кушанья на тризне степного витязя Одихмантия…

– Ах, так они уже и поминки по нам готовят?! – заорал Жихарь, с разбегу врезался в дверь и еще раз заорал.

– Воистине, лучше пойти в дом плача, чем пойти в дом пира, – сказал царь Соломон. – Никому верить нельзя, особенно людям.

Китоврас отстранил Жихаря и стал выбивать дверь задними копытами – с тем же успехом.

– Бревнами заложили, – прошептал Жихарь. – За что?

Вместе с дымом в баню проникли и тонкие язычки пламени. Дышать сделалось трудно.

– Что творите, изверги! – крикнул Жихарь, а больше кричать ничего не стал:

если уж так постарались завалить дверь, значит, намерения у хозяев самые серьезные и ни на какие крики они обращать внимания не собираются.

Царь Соломон опустился на лавку, надел золотой венец и, кое-как отмахиваясь ладонями от дыма, вещал:

– Порвется серебряный шнур, и расколется золотая чаша, и разобьется кувшин у ключа, и сломается ворот у колодца…